По ту сторону костра - Николай Коротеев

Инспектор долго не мог понять, что же его еще волнует, не дает покоя. Он опять осмотрел избушку. Ощущение неудовлетворенности было странным и полуосознанным. Будто он вошел в темную комнату, где должен быть враг.

Но чувства диктовали другое. Довериться первому впечатлению? Он знал, насколько обманчиво оно бывает. И не бывает в то же время…

Вот этим-то интуитивным движением души он и ощутил, что в «комнате» не враг, а друг. Человек, который ему очень нужен. И он может дать отгадку буквально на сто вопросов, волнующих Малинку.

Инспектор не мог поверить, что дружба, проверенная в сложных испытаниях, способна рассыпаться на первом жизненном пороге. Пионер Георгиевич не отвергал всего сказанного Поповым. В его исповеди была своя правда. Именно «своя».

Здесь с Лазаревым находился человек, который сохранил лишь имя и фамилию его друга. Да, тезка его друга — не более. Существо, принявшее обличье Сашки Попова, с которым Лазарева связывала дружба.

«Оказывается, такие превращения встречаются не только в сказках, — подумал инспектор. — И это страшно!»

То, что Лазарев догадался о «подмене», представлялось инспектору бесспорным. Иначе бы Трофим не стал разряжать патроны, прятать свое ружье. Однако безусловно и другое: он до стычки на осыпи не верил в окончательное превращение друга в оборотня.

После того как Малинка отправил Попова в райцентр, инспектору оставалось искать факты его виновности.

Признание вины самим преступником является лишь одним из доказательств преступления, но не вины во всей ее совокупности. Долгие годы работы, знание людей и сложности их отношений убедили Малинку в необходимости крайней осторожности. Придя на место преступления, он начал с того, что проверил рассказанное Сашкой. Все подтвердилось. Появились и новые факты, указывающие на явную преднамеренность действий Попова.

У скалы он обнаружил следы Лазарева, который, по признанию Сашки, оттуда бросил алмаз в реку. Но почему он это сделал?

Почему?

Скрыть преступление друга? Во что бы то ни стало? Вот тут-то и зарыта собака.

Выброси Лазарев камень, тогда, что называется, все стало бы понятным: камня нет, не было — и ссора друзей могла объясниться любым поводом. В данном случае дело это могло прекратиться за недостаточностью улик. Не на то ли и бил Лазарев?

Взгляд Пионера Георгиевича почему-то время от времени останавливался у дальнего от него края избушки. Вот и опять. Мистика? Малинка не очень любил торопливость и решил понаблюдать за собой. Просто подойти, посмотреть — не годится. Возможно, он найдет, что привлекало его взгляд. Однако не осознает, почему именно этот предмет занимал его.

В игре солнечного света, проникавшего сквозь кроны деревьев, блеснуло что-то. Снова блеснуло.

Тогда, аккуратно положив ножку копаленка, которую ел, на хвою у кострища, Малинка прошел к углу избушки.

Около камня у сруба валялись осколки бутылки. Разбита она была совсем недавно. Это легко можно заметить по краям обломков стекла. Они ни чуточки не пропылились даже. Остро пахло бензином, который, очевидно, находился в бутылке. Причем сначала разбили бутылку. А потом донышко. Вот они — толстые осколки. Да, нет сомнения, что донышко разбито после, разбито специально.

Зачем?

На стекле горловины, запыленном довольно основательно, виднелись четкие отпечатки пальцев. Осторожно взяв горлышко за край, инспектор отнес его в избушку. Улика веская для следствия. Да и непонятно пока было, зачем понадобилось Попову или Лазареву бить посудину!

И тут инспектора словно осенило. Пока это была лишь догадка. Но она быстро оформилась в ясную мысль: «Бутылку разбил Лазарев. В реку брошен осколок стекла, а не алмаз! Зачем Лазарев так поступил? С преступной целью подмены? Опять-таки с целью спасения друга от преступления любой ценой! Очень опрометчиво, но возможно. Неужели Лазарев, даже догадавшись о предательстве, продолжал бороться за Попова против Попова? Эх, человечина! Предатель твой Попов, предатель!»

Теперь Малинка не медлил. Осмыслив происшедшее, он решил, что, если его версия верна, Лазарев не станет рисковать. Он пойдет пусть долгим, но зато и безопасным путем. С ним драгоценная ноша.

13

Очнувшись, Трофим хотел глубоко вздохнуть и не смог. Попробовал пошевелить рукой — одной, другой — не получилось. Пальцы ощущали жесткие сучки. Было темно, потому что ресницы склеились. Ноги слушались, и, подвигав ими, Трофим сообразил, что лежит на склоне, головой вниз.

Каким образом и почему он очутился здесь, Лазарев припомнить не сумел.

«Что за чертовщина? — удивился Трофим. — Где-то рядом должен быть Сашка. А если он тоже в таком положении? Или ему еще хуже?»

— Саша! Саша! — громко позвал Лазарев, превозмогая боль и тяжесть в груди. — Попов, где ты?

От напряжения зазвенело и застучало в голове, и Трофим решил, что именно поэтому он не услышал отзыва.

— Попов! Попов, что с тобой? — проговорил он ровно. Ответа не было.

«Может, он за вагой ушел? — подумал Лазарев. — Меня деревом придавило. Как же я здесь очутился? Вот дела! Подождать? Да чего там, надо выбираться. С чего начать? С рук. Ими, возможно, удастся столкнуть с груди сухостоину. Давит она вроде не так уж и сильно».

Трофим, пошевелив пальцами, принялся обламывать трескучие сучки. На коре чувствовалась влага. Постепенно руки освобождались от корявых пут.

Обломав сучки и сучья, мешавшие двигаться, он вытащил руки из-под ветвей, в клочья изодрав рукава. Потом стащил с век налипшую свернувшуюся и засохшую кровь. Открыл глаза.

Был вечер и ясное небо. Сильно пахло хвоей и прелью. Видимо, опускался туман, от холодных прикосновений которого и очнулся Трофим. Когда он попытался спихнуть лежавший поперек груди ствол сухостоины и зашевелился, с окрестных деревьев поднялось с десяток ворон. Они покружились, покружились над ним, противно галдя, и улетели. Лишь одна, то ли слишком голодная, то ли очень молодая, не желая верить, что жертва ожила, уселась на ближнюю осину. И всякий раз, когда Трофим двигался, пытаясь освободиться, ворона растопыривала крылья и нагло, со злостью орала.

Трофим процедил, стиснув зубы:

— Каркай в такт, паразитка! Ну, раз-два, взяли! Еще… — И потерял сознание, не рассчитав своих сил.

Приходил в себя Трофим на этот раз трудно. Боль металась в голове, словно большой лютый зверь в клетке. Надсадно ломило грудь. Руки ослабли и дрожали. Лоб покрылся потом. Это даже обрадовало его.

— Жив, значит! Слышь, ты, паразитка, жив! — Трофим поискал глазами горластую ворону. — Улетела… Валяй, сматывайся!