Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров

Ната и Катя двоюродные сестры, но схожего в них немного. Катя с детства брала слабых, брала из жалости и любила тоже из жалости. То есть она додавала тем, кому было недодано, людей же, у которых всего вдосталь, не замечала. Ни они в ней не нуждались, ни она в них. Другое дело – Ната. Нате подавай не сильного, а сильнейшего из сильных, победителя. Лишь он ей ровня, лишь с ним она чувствует, что живет, а не милостыню подает. Но время им обеим досталось смутное. Если бы как в песне поется: «Кто был никем, тот станет всем» – здесь Ната еще разобралась бы. Беда в другом. Сегодня ты король, а завтра под утро, когда сон самый сладкий, за тобой черный воронок приехал. И дальше ты настолько никто, что тебя даже не похоронишь по-человечески. Я, Аня, передаю суть многих Натиных разговоров со Спириным, она их не однажды излагала в письмах к Кате. Иногда прямо в виде диалога.

Спирин: «Чего тебе не хватает? Почему не разведешься, наконец, с Колей, не станешь моей женой? Скажи, чего ты хочешь. Квартиру? Завтра будет квартира. Любая. Место? Опять же выбирай. Где лучше: в Зимнем или, может быть, в Кремле. Бриллианты, меха – только скажи». Ната: «Да, сегодня ты на коне. Царь и Бог, можно сказать. А завтра я жена врага народа и в „столыпине“ в Воркуту еду. Этак прикинешь – с Колей-то спокойнее будет. Пойми, я баба, и мне, чтобы начать вить гнездо, надежность нужна». Спирин: «Со мной этого не будет». Ната: «Ну-ну». Спирин в крик: «Я тебе говорю, со мной этого не будет». Ната: «А Куркин, твой предшественник, где он теперь, в каком рву? И жена его, кстати, где?» Спирин: «Куркин – другое дело». Ната: «А Ольшанский где?» Спирин уходит, хлопнув дверью.

Через пару дней продолжение. Спирин: «Хорошо, Ната, я не понял только одного: кто тебе должен дать гарантии? Ягода?» Ната: «Ягода не прочней тебя». Спирин с издевкой: «Тогда, может быть, Сталин?» Ната: «Захотят, в два счета и Сталина сковырнут. ЦК проголосовало, глядишь – вместо Сталина уже Киров или, там, Куйбышев, например. Через неделю о нем никто и не вспомнит». Спирин на сей раз спокойно: «Тогда кто же? Господь Бог?» Ната, не улыбнувшись: «Да, Господь Бог. Кого Он из вас изберет, и мне мил».

Я не знаю, насколько всерьез эту реплику принял Спирин, но мимо ушей он ее точно не пропустил. Спирин, без сомнения, был талантливый чекист, естественно, что детали его новой операции не только были отлично подогнаны и увязаны, но и каждый этап многократно страховался. Да, конечно, его бы устроило, если бы Коля и Феогност друг с другом расправились. Неважно, кто бы из них выжил, победителю Ната все равно бы не досталась. Один брат убит, другой убийца, Каин, отверженный среди людей. Они это тоже понимали. Опытный карманник, чтобы «мусорá» не пришили лишнего, идя на дело, не берет ничего острее расчески. Так и Коля с Феогностом; они хоть и вышли на поединок, хитрили, прятались за чужими спинами, лишь бы не пролить крови родного брата. Но Спирин был к подобному готов.

История Каина и Авеля, повторись она, была бы для него большим подарком, но и честного состязания с братьями Спирин не боялся. Коля и Феогност шли к Богу со своими дарами, но и у него, Спирина, было что возложить на алтарь. Доказать, Анечка, я вряд ли что смогу, о таких вещах в письмах пишут редко, однако убежден, Спирин тогда задумал самую настоящую контрреволюцию. Похоже, он собирался убрать и тех, кто с ним работал в «органах», причем подчистую, и большевиков – партийную аристократию, которая делала революцию, а заодно со старыми большевиками и следующее поколение – выдвиженцев Гражданской войны. С его, Спирина, помощью, их должно было покарать собственное детище. Они победили неправедным путем, пролив бездну братской крови, и вот теперь этой крови предстояло их настигнуть.

Думаю, он ненавидел советскую власть не меньше Феогноста, но если епископ мечтал об одном – уйти от новой жизни куда угодно – в скит, в пустыню, только бы ничего о ней не знать и не слышать, то Спирин, человек другого темперамента, решился на отчаянный шаг – попытался уничтожить богомерзкую, богоненавистную и богопротивную власть.

Согласись, Анечка, что Господу не принять его жертву было бы трудно. Я тебе уже говорил, что Спирин был на редкость умен, вдобавок с прекрасной интуицией. Он отлично чувствовал, и куда, и как идут события. Ловушка, капкан, который он сконструировал, чтобы не вызвать подозрений, был сделан из того же материала, что и вся тогдашняя Россия, Россия начала тридцатых годов. Не отличимы были ни цвет, ни запах, ни фактура. Но он погиб, и Ната ему не досталась. Причина поражения Спирина проста: на подготовку операции ему было отпущено слишком мало времени.

Дата поединка была названа в письме-вызове Коли Феогносту, и изменить ее, не вызвав подозрений, было невозможно. Место – Ходынское поле – Спирин, учитывая целый ряд соображений, среди прочих – близость к Кремлю, размеры, предложил сам, еще когда речь о поединке зашла первый раз, тут все было в порядке, но главное, конечно, дата, ею он был связан по рукам и ногам. Спирин сразу загнал себя в сильнейший цейтнот, и было ясно, что прозвонить, проверить до конца все контакты и спайки он не успеет. Но прежде чем получить свою пулю, он кое с кем посчитался.

Подготовка к Ходынке велась в основном в двух направлениях. Во-первых, пытаясь прощупать власть, Спирин утроил число арестов, причем, сужая круги, стал все ближе и ближе подбираться к Сталину. Брал не сплошняком, а выдергивал из грядки то там, то тут, и догадаться, куда он целит, было трудно.

Несколько раз, будто заплутавшись, он подступал к вождю почти вплотную – были арестованы и Молотов, и Каганович, и Маленков с Рудзутаком. Обвинения стандартные: создание подпольного право-троцкистского центра или организация по заданию западных разведок диверсионно-вредительской группы. Рудзутака с Кагановичем ему безо всяких проблем дали осудить и расстрелять (здесь он угадал – очевидно, и Сталин поставил на них крест), а вот с Молотовым и Маленковым вышла осечка, извинившись, их пришлось выпустить.

Но Спирину это не повредило. Сталин по-прежнему его и ценил, и полностью доверял: когда Молотов на секретариате ЦК заикнулся было, что его арест – не случайная ошибка «органов», а запланированная диверсия против партии, Сталин высмеял Молотова.

Разведка боем была для Спирина очень важна. Прежде чем раскрутить террор так, чтобы остановить его было уже невозможно, машину необходимо было запустить и дать ей набрать обороты. Тут следовало начинать как раз с тех, чья песенка все равно была спета, а уж затем шаг за шагом пробираться к другим. Нужна была тонкая, по-настоящему ювелирная работа, и хотя Спирин много чего знал, точно, по фамилиям и по числам определиться, когда кого брать и в чем обвинять, – он без подобной разведки сумел бы вряд ли.

Пока судьба берегла его от серьезных ошибок, и маховик постепенно, не спеша, раскручивался. Работа шла хорошо, не было не то что сопротивления, наоборот, и в партии, и в народе требовали брать больше, брать еще и еще. Бросить, наконец, либеральничать, по-нашему, по-пролетарски задать врагу острастку. И здесь, боясь форсажем сорвать двигатель, Спирин, наоборот, притормаживал.

Второе направление было, конечно, скучнее, но отнюдь не менее важным. Еще раньше, чем Коля отправил формальный вызов Феогносту, Спирин написал в ЦК несколько писем, а затем выступал на заседаниях, где они обсуждались. Часть стенограмм до наших дней сохранились в партийном архиве. Для полноты картины я кое-что тебе перескажу, но прежде заметь: без спиринских обращений в ЦК не было бы ни самой Ходынки, ни событий, которые за ней последовали.

Именно своими письмами, выступлениями Спирину удалось переломить ситуацию, фактически получить от товарищей по партии карт-бланш. Например, на заседании ЦК 12 марта 1934 года он говорил: «Сейчас ежегодно в партию вступают сотни тысяч новых членов, но преданы ли они нашим идеям, готовы ли пожертвовать всем, отдать жизнь, чтобы правда восторжествовала? Ничего этого мы не знаем и узнать не можем. Каждый из них произносит правильные слова, голосует за кого надо, но кто он – брат или замаскированный враг, истинный сподвижник или присосавшийся, примазавшийся к партии карьерист – бог весть. Никакое ЧК тут помочь не в силах. А ведь важнее ничего нет. Партии на пути, по которому она ведет народ, предстоят еще многие трудности. Будут и расколы, и временные неудачи. Не исключаю, что со стороны не раз будет казаться, что партия уже не та, что она ослабела, выдохлась, больше того – скоро ей конец. Тогда-то присосавшиеся и побегут, будто крысы с тонущего корабля. А что, если их будет столько, что своим числом, своим ужасом они собьют с ног, дезорганизуют тех честных бойцов, которые и есть истинная партия?»

«Партии пора, – продолжал Спирин на другом заседании (3 апреля 1934 года), – посмотреть правде в глаза, давно пора отделить чистых от нечистых. То, что сегодня быть большевиком во всех отношениях выгодно, – для партии очень плохо. В партии должны остаться лишь работники, на которых мы можем положиться в любых обстоятельствах». «Неважно мы знаем и своих врагов (письмо в ЦК от двенадцатого апреля). Они отлично маскируются, притворяются простыми обывателями, сочувствующими общему делу. Но обманываться не стоит, врагов у нас много. Решительных, убежденных врагов, только и ждущих момента, чтобы нанести удар в спину. Дать им подобный шанс – преступление перед революцией, непростительная глупость. Сейчас, когда партия сильна как никогда, тактически верно вызвать, спровоцировать их выступление и поименно выявить каждого, кто молится о нашей смерти. Враг, которого знаешь в лицо, – заключал письмо Спирин, – во сто крат менее опасен, чем враг затаившийся, ушедший в подполье».