Бельский: Опричник - Геннадий Ананьев

Но толпа не послушала совета Хлопка, а последовала за крикунами, призывавшими идти в Кремль. Впрочем, иного ждать не приходилось, ибо основа толпы ни с бору по сосенке. Она специально организована и направлена чьей-то рукой. Но чьей?

Не время, однако, для размышлений. Круто развернув коня, Бельский пустил его крупной рысью в Кремль. В воротах осадил и приказал воротникам:

— Затворяйте. Толпа Кремль идет громить!

Приказ оружничего — не приказ воротниковой страже. Побежал было посланник к своему начальнику, воротниковому голове, и это едва не окончилось плачевно — бунтари приближались к Красной площади. Вот они уже на ней, и Бельский повелел со всей настойчивостью:

— Затворяй ворота!

Подействовало. Заторопились воротники и едва успели. Перед самым носом толпы захлопнулись ворота. А разгневанный народ принялся тарахтеть по ним кулаками и сапогами, крича разноголосо:

— Бельского! Бельского! Бельского!

Десятник воротников, пожав плечами, спросил удивленно:

— За что это на тебя, оружничий? Иль кому поперек пути встал?

— Должно быть, так. Ты вот что: извести воеводу своего, пусть царевичу Федору Ивановичу доложит. Его воля отступиться от меня или разогнать толпу. Погожу его слова в своем доме.

Когда царевича известили о толпе у Фроловских ворот, он горестно перекрестился и промолвил со вздохом:

— Господи, вразуми их, не ведающих, что творят. — Еще раз перекрестившись, добавил: — Пойду к ним, успокою.

— Нужно ли тебе самому, государь, — остерег Годунов, хотел еще что-то добавить, но Федор Иванович прервал его.

— Не спеши величать царем, я еще не венчан на царство.

В голосе звучали явные нотки недовольства, однако Борис Годунов продолжил уверенно:

— Будешь венчан, поэтому и теперь уже — государь. И не тебе самолично кланяться черни, холопам твоим. Разве перевелись у тебя верные слуги? Я пойду, взяв с собой тех из Верховной боярской думы, кто еще не уехал из Кремля.

— Пусть будет по твоему слову.

Только князя Мстиславского удалось Годунову разыскать, и они вдвоем поднялись на надвратную церковь, чтобы со звонницы выслушать толпу и в зависимости от обоснованности требований или успокоить ее обещанием, или разогнать силой.

Толпа, увидевшая Годунова, еще более возбудилась, особенно звонко заголосили крикуны, выказывая свою прыть. Иерихонскими трубами звучали их требования:

— Бельского головой!

— К ответу опричника!

— На расправу погубившего царя-батюшку!

Толпа многоголосо подхватывала каждое из этих требований, часть ее с нарочитой напористостью, другая, большая, ради куража.

Князь Мстиславский поднял руку, и чернь постепенно угомонилась. Тогда заговорил он, внятно чеканя слова:

— Оружничий Богдан Яковлевич Бельский не виновен перед государем, не виновен и перед его державой. Вы настроены изветно…

Крикуны прервали его дружными возражениями, и вот уже толпа снова требует Бельского ей на расправу, вовсе не слушая князя, хотя тот, все более повышая голос, пытался угомонить столпившихся у Фроловских ворот. Затихла она лишь тогда, когда руку поднял Годунов.

— Слушай мое слово, слово государя нашего царевича Федора Ивановича. Оружничий и в самом деле безвинен, но волю вашу обойти вниманием государь не может и, радея за мир и тишину в стольном граде, царевич Федор Иванович, государь наш, обещает выслать Богдана Бельского из Москвы.

— Верно! Вон его из Кремля! — радостно возгласили крикуны, вроде бы довольные своей победой. А через малую паузу уже к толпе:

— По домам!

— По домам!

Вот так, никакой злобы, никакого желания расправиться с тем, кто готовил ковы против бояр и даже самого царевича.

Князь Мстиславский, подозрительно посмотрев на Бориса, спросил:

— Поддержит ли царевич твое самовольство? Бельский такой же, как мы с тобой, верховник. Его судьба в руке только государя и нас, верховников.

— Поддержит, обойдясь без мнения Верховной боярской думы, — уверенно ответил Годунов и первым начал спускаться вниз по лестнице.

Он сразу, не найдя даже нужным идти с докладом к царевичу, пошагал в дом Богдана, что весьма озаботило князя Мстиславского.

«Наглец. Без всякой совести оделил себя правом решать за государя!»

Решительно направился князь Мстиславский к царевичу в покои, чтобы доложить о самовольстве Годунова и, попытавшись настроить Федора Ивановича против шурина, добиться отмены обещанного толпе. Увы, царевич, выслушав князя, члена Верховной думы, смиренно молвил:

— Видимо, так Богу угодно. Надоумил Годунова найти подходящее слово. А Бельский? Не в застенок же оружничего отправляют, а лишь на малое время покинуть Москву просят. Ради спокойствия.

Вот тебе и завтрашний царь-самодержец?! Не он решает, как поступать со своими слугами, тем более определенными по духовной решать государственные дела, а Годунов-выскочка, наглый хитрец.

«Всю власть захватил, коварный!» — с великой горечью подумал князь Мстиславский и приложил все силы, чтобы убедить Федора Ивановича, что не гоже ему, государю, потакать самовольству слуг.

— Ты, царевич, самодержец. Тебе одному опалять или миловать. Если каждый холоп твой станет самовольствовать, быть в твоей державе великой неурядице, а то и смуте.

— Бог даст, все пойдет тихо и смирно. Не от себя шурин мой говорил, а по вразумлению Господа, которого я просил в смиренной молитве дать покой моей земле.

— Не к покою приведет самовольство…

— Ступай, князь, а я возблагодарю Господа, что вразумил Бориса Федоровича на мудрое решение. А Бельский поедет с братом моим Дмитрием в Углич. Побудет там какое-то время, а когда у Дмитрия все устроится, воротится.

Устами царевича мед бы пить. Иное говорил Борис Бельскому в его кремлевском доме:

— Придется тебе, Богдан Яковлевич, ехать воеводою в Нижний Новгород. Такова воля царевича, государя нашего. Но я советую тебе не сразу ехать в Нижний, проводи сначала Марию Нагую и ее сына Дмитрия в Углич, устрой их там, вот тогда…

Не назвал Марию Нагую царицей, а сына ее Дмитрия Ивановича царевичем. Явно, не оговорился, и это о многом сказало Богдану.

До прихода Годунова Бельский гадал, кто напустил на него толпу и ради чего? Твердого ответа, однако же, не находилось. Возникала мысль, что не обошлось без Годунова, вместе с тем он подозревал в такой же мере и других, кто опален был при Грозном, считая виновным его, и вот теперь нашли способ отомстить. А таких много. По пальцам не пересчитаешь. Но как только Борис Федорович переступил порог дома и начал разговор вроде бы недоумевающий (отчего это шум-гам?), на самом же деле решительно-деловой, Бельский окончательно понял: он, коварный, науськал. Он, и никто другой.

— Ты говоришь в Нижний Новгород на воеводство? Но я же, по духовной покойного царя, член Верховной боярской думы, а нарушать волю покойного — страшный грех.

— Я говорил об этом царю Федору. Его ответ такой: никто не гонит его из Верховной думы, но ради покоя в Москве дума какое-то время обойдется без тебя.

— Пойду сам ударю челом царю.

— Не стоит усугублять. Еще дальше может заслать.

— А если Верховная дума замолвит слово? Давай соберем верховников.

— Что — верховники. Князь Мстиславский слышал мое слово от имени царевича, государя нашего, но не предложил своей защиты. И потом, если слово царское сказано, вправе ли дума, хотя и Верховная, перечить? Так и до крамолы рукой подать.

Вот в какую сторону повернул. Впрочем, в чем-то он прав, нужно подчеркнуто послушно принять временную ссылку, а потом, спустя малое время, начать хлопоты о возвращении. Через жену Годунова. Она из рода Бельских, в девичестве Мария Скуратова, его, Бельского, двоюродная сестра. Через жену Федора Ивановича, тоже близкую родственницу. Жены правителей отличаются сердобольством и могут повлиять на своих мужей.

Из любой, однако, неприятности можно извлечь выгоду. Теперь он, не вызывая подозрения, может взять с собой столько слуг, сколько посчитает нужным, а Хлопка отправит на исполнение урока, когда они отъедут подальше от Москвы. Например, из Мытищей.

— Хорошо. Послезавтра я выезжаю. Поезд с царицей и царевичем буду ждать в Дмитрове. Во дворце покойного князя Владимира Андреевича. Условлюсь об этом с Афанасием Нагим, который поедет с сестрой своей в Углич и останется там при ней, как мой глаз.

Вот тут Борису Годунову упереться бы рогами, но он посчитал, пусть Афанасий Нагой едет, чтоб меньше было повода злобным языкам судачить. Потом, когда подоспеет время, его можно будет удалить. И не предполагал он, что совершает поистине роковую для себя ошибку.

— Заверяю тебя, — горячо пообещал Годунов. — Найду возмутивших на тебя народ и накажу. Теперь же велю сопроводить тебя домой паре десятков детей боярских. Для охраны.