Крах Третьего рейха - Сергей Яковлевич Лавренов

Главнокомандующий союзными войсками Д. Эйзенхауэр именно в эти критические дни принял принципиальное решение: не поддаваться соблазну быстрого и легкого прорыва к столице рейха, а сосредоточиться на методичной «очистке» оккупированной западными союзниками территории от немецких войск и организации их капитуляции. Германия, как считал Эйзенхауэр, «имела два сердца: одно — индустриальное — Рур и второе — политическое — Берлин». В своих военных усилиях он намеревался сосредоточиться более на долине Рура, исходя из той идеи, что «если индустриальное сердце остановится, то политическое сердце умрет само по себе».

Исходя из принятых им решений, Эйзенхауэр 28 марта 1945 года послал на имя Сталина личное конфиденциальное послание, в котором он сообщал о своем намерении  не наступать в направлении Берлина и раскрыл советской стороне во всех подробностях построение своего боевого порядка. Тем самым он хотел избежать возможных недоразумений при встрече с передовыми советскими войсками и одновременно демонстрировал свою верность и приверженность идее сотрудничества между СССР и США после войны.

Сталин был до такой степени поражен телеграммой Эйзенхауэра, что даже не поверил в ее содержание. Он не ответил союзной стороне, которая запрашивала аналогичную информацию по построению боевого порядка советских войск. Одновременно Сталин приказал своим войскам ускорить наступление на Берлин и взять его в кратчайшие сроки.

Позиция Эйзенхауэра была не до конца понятна даже некоторым его непосредственным подчиненным — командующим войсками союзных армий, прежде всего англичанам. Когда передовые части союзников с ходу форсировали Эльбу, они ожидали приказа на бросок на Берлин. Однако 15 апреля командующий войсками 9-й американской армии генерал Уильям Симпсон получил жесткий приказ: приостановить движение. Он предполагал войти в столицу немецкого рейха через какие-то два дня. Однако его войскам пришлось ждать еще десять дней до встречи с советскими войсками на рубеже Эльбы...

Узнав о том, что Эйзенхауэр обратился напрямую к маршалу Сталину с посланием, в котором информировал последнего о своих планах остановиться на рубеже Эльбы, британский комитет начальников штабов выступил с осуждением этого шага главкома. Англичане даже попытались помешать передаче этого послания в Москву, мотивируя свою позицию необходимостью обсуждения данного шага на заседании Объединенного комитета начальников штабов союзников.

Американский комитет начальников штабов ответил, что задержка послания Эйзенхауэра будет полной дискредитацией или как минимум ударом по престижу всеми  уважаемого и достойного военачальника. Более того, Эйзенхауэр имел полное право обращаться напрямую к Сталину как главком союзных войск к главкому советских войск.

Поступком Эйзенхауэра был крайне удивлен и раздосадован У. Черчилль, которого, по его словам, поразило то, что верховный главнокомандующий «отводит столь незначительное место политическому значению Берлина». В своем послании генералу Эйзенхауэру 31 марта английский премьер-министр писал:

«Далее, я лично не считаю, что Берлин уже утратил свое военное и тем более политическое значение. Падение Берлина оказало бы глубокое психологическое воздействие на сопротивление немцев во всех частях рейха. До тех пор, пока Берлин держится, огромные массы немцев будут считать своим долгом продолжать борьбу до последнего вздоха.

Я не разделяю мнения, что захват Дрездена и соединение там с русскими имели бы более важное значение. Те части департаментов германского правительства, которые переброшены на юг, могут быть очень быстро переведены еще дальше на юг. Но пока Берлин остается под германским флагом, он, по моему мнению, не может не являться самым решающим пунктом в Германии...»

На следующий день Черчилль отправил конфиденциальное послание-жалобу президенту Рузвельту, где он, выразив полное доверие генералу Эйзенхауэру, в то же время остановился на политическом значении взятия Берлина. Выдающийся политик, Черчилль смотрел на эту проблему не как на военную акцию дня нынешнего, а как на акцию, которая войдет в мировую историю и явится символом Победы в мировой войне. Черчилль, в частности, писал:

«Я вполне искренне говорю, что Берлин сохраняет важное стратегическое значение на все сопротивляющиеся нам немецкие войска, ничто не доведет их до такого отчаяния, как падение Берлина. Для немецкого народа это станет важнейшим признаком поражения...

Эта проблема имеет еще один аспект, который нам с Вами следует рассмотреть. Армии русских, несомненно, займут Австрию и вступят в Вену. Если они возьмут также и Берлин, не укрепится ли в их сознании неоправданное представление, что они внесли основной вклад в нашу общую победу?Не породит ли это у них такое настроение, которое создаст серьезные и непреодолимые трудности в будущем?

Я считаю, что ввиду политического значения всего этого мы должны продвинуться в Германии как можно дальше на восток, и, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, конечно, должны взять его. Такой курс представляется разумным и с военной точки зрения».

Недовольство У. Черчилля решением Эйзенхауэра объяснялось целым рядом факторов, главным из которых, пожалуй, было то, что в стратегических военных планах союзного командования войскам англичан, действовавшим на северном фланге боевого построения, отводилась решением верховного главнокомандующего лишь вспомогательная, второстепенная роль. Ранее, как утверждает в своих воспоминаниях сам Черчилль, Эйзенхауэр уверял английскую сторону, что главное сражение будет дано на северном фланге.

Объединенному англо-американскому комитету начальников штабов сам Эйзенхауэр объяснял свое решение тем, что, по его мнению, более важным было расчленить немецкие войска ударом на Лейпциг, а не сосредоточить все силы и средства против одного объекта — Берлина, который к тому же потерял свое военное значение.

Однако в своем послании генералу Дж. Маршаллу, председателю комитета начальников штабов США, от 7 апреля 1945 года Эйзенхауэр сделал своеобразный «реверанс»:

«Я полностью согласен с тем, что война ведется во имя достижения политических целей. Если Объединенный КНШ примет решение, что усилия союзников по овладению Берлином «перевесят» чисто военные соображения  на театре военных действий, я с радостью перестрою свои планы и мышление в том направлении, чтобы осуществить такую операцию».

На следующий день, 8 апреля, Эйзенхауэр еще раз объяснил свою позицию командующему британскими войсками Монтгомери:

«Я готов признать, что он (Берлин) имеет важное политическое и психологическое значение. Однако еще более серьезное значение будет иметь дислокация остающихся немецких войск. Именно на них я собираюсь сконцентрировать свое внимание. Естественно, если у меня будет возможность взять Берлин малой кровью, я это сделаю».

Истины ради следует, однако, отметить, что решение Эйзенхауэра имело под собой и соображения другого рода. На последнем этапе войны, когда сам воздух был напоен ощущением победы, американский полководец не хотел лишний раз жертвовать жизнями своих солдат. Не случайно он спросил генерала Брэдли о возможных потерях, которые могут понести союзные войска при продолжении