Тропа барса - Петр Катериничев

Инесса мигом начала построение. Первым делом за две недели поувольняла из детдома двоих учителей и воспитательницу. Не из вражды к ним, а с той же воспитательной целью. Уволенные попытались качать права, да поутихли: видно, у Инессы оказалась «рука» везде, где нужно, зато оставшиеся все поняли правильно и стали как ручные белки, только что у Инессы с руки не кушали, а на все ее завороты и художества смотрели вполглаза и только как на элементы учебно-воспитательного процесса.

Потом Инесса начала строить воспитуемых. В прямом смысле. Завела тетради нарушений, выбрала среди завзятых стукачей и наушников дежурных, ввела режим: подъем, отбой и все такое.

Потом учинила медосмотр. Из райбольницы приехали врачи; девочек и мальчиков собирали, понятно, отдельно.

Медосмотр так медосмотр. С появлением Инессы мы с Медвинской держались настороженно: эта сорокалетняя тетка, сухая, как выбеленный солнцем ковыль, совершенно менялась, заходя с вечерней проверкой в девичьи спальни: глазки ее масленели, щечки розовели румянцем, и при всяком удобном случае она норовила похлопать по попке понравившуюся ей девочку. Катька сразу и заявила, что она — упертая лесбиянка, а вовсе не пчелка-бисексуалка; в таком случае зачем ей был нужен красавец Альберт Ванныч?

Всех девочек собрали в большой комнате и велели раздеться до трусов. По очереди мы подходили к врачам, те записывали в листочки то, что им нужно. К женщине-хирургу нужно было подходить уже нагишом, потом, в последнюю очередь, к гинекологу: у окна поставили специальное кресло, за ширмой. Инесса самолично удалилась туда вместе с теткой-гинекологом и осматривала девочек.

— Говорю тебе, она — лесбиянка. И маньячка. Я за ширму не пойду ни за что! — шепчет мне Медвинская.

И тут дверь распахнулась, заявился ее Альбертик. Девчонки завизжали было, но скорее для порядку, а он как ни в чем не бывало вошел и плюхнулся в кресло.

— А ну — цыц! — выступила Инесса. — Альберту Ивановичу необходимо присутствовать. Он должен посоветоваться с хирургом. У многих из вас искривление позвоночника, плохая осанка. Всем, кому это нужно, он назначит индивидуальный комплекс лечебных упражнений.

— Ага, лежа на спине… — хмыкнула мне на ухо Катька.

А Альберт Иванович развалился, как сытый кот.

— Ну что застыли? Продолжаем… — рявкнула Инесса. Перед столом хирурга девочки должны были наклоняться в стороны, вперед, назад… Когда младшенькие прошли и подошел черед Кураевой и Кривицкой, те чуть не змеями вились перед этим Альбертиком. Инесса смотрела на их кривляния благосклонно, бархатистым масленым взглядом… Ждала, когда те окажутся в креслице…

— Говорю тебе точно, она извращенка… — тихо произносит мне на ухо Медвинская.

— Пошли отсюда, — шепчу ей в ответ.

Мы разом набросили платьица и направилась к двери.

— А вы куда? — вякнула Инесса.

— Мы девушки скромные и к стриптизу не приученные, — с улыбочкой ответила Катька.

— Глебова! Медвинская! — неслось нам вслед. — Вернуться!

Катька хлопнула дверью так, что остальные слева, должно быть, застряли у Инессы в глотке, Сначала мы думали, Инесса на нас взъестся, но та сделала вид, что нас вообще не существует.

Альбертик же стал оставаться в нашем корпусе за ночного воспитателя; после отбоя холопки сбегались к нему «за выправлением осанки», потом втихаря подтягивалась и Инесса. Не знаю, чем они там занимались таким большим коллективом, но сама Инесса визжала, как циркулярная пила.

Утром вышагивала по коридору, как швабра в юбке, а под глазами темнели круги.

Альбертик — тот жрал за семерых, сиротка…

Так все и пошло, прямо тишь да гладь: Альберт Ванныч обучал старших девок «шейпингу и массажу», самолично обмывал их в душе, за что, собственно, и стал Ваннычем.

Глава 33

Примерно раз в полтора месяца стало наезжать областное начальство: под предлогом медосмотра Инесса устраивала для них «показательные выступления», дармовой стриптиз, загодя отбирая самых хорошеньких малолеток. Девчонки раздевались перед высокими комиссионерами донага, а те, обряженные в белые халаты, с ученым видом рассматривали каждую по всем статьям, хотя к медицине имели такое же отношение, как я-к английскому королевскому дому.

Но — кто поймет эту жизнь?

Все быстро оценили выгоду «показательных шоу». На детдом посыпался водопад гуманитарной помощи, спонсорских пожертвований, денежных вливаний. В детдоме стало жить действительно сносно: учителям прибавили зарплату, обеды и ужины — всегда с мясом или рыбой, все одеты не просто опрятно, но достаточно дорого по тем временам. Душевые облицевали импортной плиткой, закупили телевизоры и даже видики, в кабинете Инессы появился черный деловой мебельный гарнитур «Президент» и компьютер. Плохо было только одно: аппетиты Инессы и ее кавалера разрастались.

Кураева и Кривицкая совращали мальчишек — для себя и совсем еще юных девчонок, детей — для Инессы. Забурели, ходили примадоннами…

Мы с Медвинской жили уединенно: она раз в две недели уезжала с «родственниками».

Я же усиленно занималась спортом: колотила оставшиеся макивары руками и ногами и дни напролет дырявила мишени. Петрович, как и все, знал о том, что происходит в детдоме, но помалкивал: он был очень нездоров, сердце, а остаться на старости лет больным бездомным бомжем — кому хочется? Никому. Инесса же считалась хорошей хозяйственницей и педагогом-новатором. Учителя или приходящие воспитатели, может, и судачили втихомолку, но точно они ничего не знали.

Короче, жили мы сами по себе, детдом — сам по себе. Но Инесса смотрела все большим волком… Особенно на Катьку — про нее было доподлинно известно, что она блудит с каким-то начальником; видать, опасалась: а вдруг огласка? Долго так продолжаться не могло.

…А той ночью ко мне завалились все разом: Кураева, Кривицкая и Ванныч — в полном блеске. Все были в изрядном подпитии.

— Ну что, центровая, дрыхнешь? — начала Кураева. — Хотя какая ты теперь центровая? Так, бикса вокзальная! Что, не ваша теперь власть?

— Выметайтесь отсюда, — сказала я. — Выключите свет и выметайтесь!

— Батюшки светы, какие мы грозные! А никто не боится, поняла? — подключилась Кривицкая. — Сладко жрать при Инессе тебе нравится? Нравится. А жрачку отрабатывать надо. Пошли, я сказала! И пижамку свою куцую можешь здесь оставить, она тебе не понадобится!

— Я сказала — выметайтесь!

— Блин, давно бы тебе морду располосовала, если бы ты Инессе не глянулась! Иди познакомься с мамулей побли-и-иже!

— С кем?

— Инесса — наша маму-у-у-ля. Наша ла-а-а-асковая мамуля… Наша стро-о-о-гая мамуля… — Взгляд у Кривицкой поплыл, словно она наглоталась таблеток.

— Да пошли вы вместе с ней, сучки!

— Кураева, ты слышала? Она нас сучками обозвала!

— Может, ей морду набить?

— Да запросто. Это она в спортзале привыкла мешки молотить, а если по-нормальному…

— Так ты что, не пойдешь? — разлепил наконец губы-пельмени Альберт. — Инесса велела тебя привести. Я встала:

— Попробуй. Приведи.

А голову поволокло той, знакомой мне дурью… Руки повисли расслабленно, тело словно обмякло, готовое в долю секунды взорваться резкой отработанной серией.

— А я и пробовать не стану, — пьяно вякнул Альберт, вознамерился встать с продавленной сетки и тут же снова упал на нее задницей.

— Какой ты ми-и-илый! — Кураева завалилась на Альберта, рукой полезла ему в штаны. — А давай займемся прямо здесь, а? Пусть эта шмакодявка слюни пускает…

— Дура ты, Глебова… — подхватила Кривицкая. Прищурившись, закурила длинную черную сигарету, пыхнула дымом мне в лицо. — Была бы умной, давно в югославском бельишке бы щеголяла. А так — пугало пугалом. И Буня тебе покровительствовал из жалости: девка худосочная и на голову малость трахнутая, жалеть ее можно, а вот любовью он с нами занимался, поняла? Ой, как занимался… Тебе, подстилке ментовской, не понять!

Договорить она не успела. А я не успела ничего подумать. Нога сам собой полетела девке в голову, и Кривицкую смело на пол.

Альберт и Кураева смотрели на меня осоловело, не сразу поняв, что произошло.

Я стояла в боевой стойке.

Альберт осклабился пьяно:

— Ты че, крутая сильно? Щас я тебя, суку, выпорю! На этот раз он вскочил легко, оттолкнувшись обеими руками от кровати. Я сделала ложный выпад рукой и ногой ткнула в пах, коронным ударом, дважды. Он согнулся, я хотела добавить, и — словно что-то взорвалось в мозгу: стерва Кураева зашла сбоку и двинула меня по голове цветочным горшком. Я рухнула в глубокую темную яму.

Я очнулась, связанная по рукам и ногам. Альберт Ванныч стоял в своем неизменном адидасовском костюме рядом с кроватью. Тут же была и Инесса.

— Что будем делать с этой сучкой? — Альберт смотрел на меня, как на бревно, которое предстоит распилить и бросить в печь. — Займешься ею или мне самому заняться?