Жемчужина, сломавшая свою раковину - Надя Хашими

Но я радовалась обрушившемуся на меня гневу Гулалай-биби. Каждая новая оплеуха, каждая новая затрещина приближали меня к заветной цели — вот-вот свекровь не выдержит и заорет, что с нее достаточно, что она отправляет меня домой к матери. Я прикрывала голову руками от сыпавшихся на меня ударов и ждала. Когда же заветных слов не последовало, я заговорила сама:

— Если я такая ужасная, почему бы вам не вернуть меня родителям?

Гулалай-биби замерла. В тот самый момент я осознала, что выдала себя. Мой план с треском провалился. Теперь свекровь точно знает, чего именно я хочу, и именно поэтому ни за что так не поступит. Пусть даже это опозорило бы мою семью, унизило бы их в глазах всей деревни — нет, она скорее обломает целую дюжину палок о мою спину, нежели позволит мне вернуться домой. Ну что же, хитрость не удалась, но, по крайней мере, я повидала сестру — или то, что от нее осталось. Наша Парвин, всегда такая ранимая и хрупкая, изменилась до неузнаваемости. Я понимала, что часть вины за случившееся лежит на мне, — если бы не та ссора с мамой-джан, все могло бы быть иначе, — а другая половина ложится на плечи отца, во многом из-за его пристрастия к опиуму.

Я подумала о Шахле. В день никаха она простила меня. Но не изменилось ли настроение сестры после того, как она оказалась в доме мужа? Может быть, у нее все не так ужасно, как у нас с Парвин. Шахла умела располагать к себе людей. Мне трудно было представить, что на свете найдется хотя бы один человек, который захотел бы обидеть Шахлу.

Что же до моих отношений со свекровью — они были испорчены навсегда. Гулалай-биби утроила свои усилия по перевоспитанию непокорной невестки, отыскивая все новые и новые способы, чтобы отравить мне жизнь. Муж получал от меня все, что ему хотелось, остальное же отдавал на откуп матери, и его совсем не интересовало, как она со мной обращается. К тому же Абдула Халика часто и вовсе не было дома — бизнес, который он вел с какими-то иностранцами, занимал все его время. Влияние Абдула Халика в нашем регионе росло, а с ним — и его агрессивность. Нам, четырем женам, доставалось в первую очередь.

Была еще одна вещь, которая беспокоила меня. Последние пару недель я просыпалась рано утром с чувством подступающей к горлу тошноты. Меня это пугало, и в конце концов я решилась поговорить с Джамилей. Выслушав мои жалобы, она тяжело вздохнула.

— Дай-ка посмотрю. — Положив ладони мне на щеки, Джамиля принялась поворачивать мое лицо вправо и влево, изучая кожу и вглядываясь в белки глаз. Я болезненно охнула, когда она стала ощупывать мою грудь. — Да, похоже, так и есть. Скоро ты станешь матерью, Рахима-джан.

Эта мягко произнесенная фраза заставила меня вздрогнуть. Почему-то мысль, что такое может случиться, ни разу не приходила мне в голову.

— Как?! Откуда ты знаешь?

— Рахима-джан, когда у тебя были последние месячные?

Я задумалась, но так и не смогла вспомнить. Цикл был настолько нерегулярным, что уследить за датами было невозможно. Я пожала плечами.

— Ты беременна, Рахима-джан. Тошнота скоро пройдет, вот увидишь. Но и многое другое в твоем теле тоже начнет меняться.

Я была напугана. Джамиля взяла меня за руку и усадила на стул во дворе.

— Это нормально, духтар-джан,[40] — сказала она так мягко, как только могла. — Каждая женщина проходит через это. Все. Любая из нас. И тебе это поможет, вот увидишь. Муж и свекровь станут лучше обращаться с тобой. Рожать детей — это долг жены.

— Я не хочу, чтобы люди знали, — прошептала я. Мне было стыдно и не хотелось, чтобы на меня смотрели так, словно я подхватила какую-то болезнь.

— Конечно, никому не говори. Тем более что о таких вещах и не принято рассказывать. Молчи, продолжай делать свою работу. И пусть Аллах управит все остальное. Через девять месяцев и девять дней ты увидишь своего ребенка, если Аллаху будет угодно. Да хранит Он тебя от всех бед, — шепотом закончила она.

Я понятия не имела, что ждет меня впереди. Несмотря на попытки успокоить и подбодрить меня, сама Джамиля выглядела встревоженной. В своей доброте и мудрости она не стала говорить о том, что знала и чего опасалась. Еще живя в доме родителей, она видела, как ее дядя женился сразу на двух девочках примерно моего возраста. Первая из них, родив ребенка, три дня после родов истекала кровью, до тех пор пока в ее жилах не осталось ни капли и течь уже было нечему. Ребенок, о котором некому было заботиться, через неделю последовал за матерью. Вторая девочка оправилась после родов, но ребенок повредил ее слишком юное, не до конца сформировавшееся тело, оставив незаживающие разрывы. Мужу вскоре надоело, что у нее постоянно по ногам течет моча, он объявил девочку «нечистой» и вернул родителям, чтобы остаток жизни несчастная провела в четырех стенах, скрываясь от позора. Малолетние матери плохо переносят роды, но Джамиля не хотела меня пугать.

Последовав совету Джамили, я никому ни о чем не говорила, но потребовалось совсем немного времени, чтобы Шахназ заметила, как меня по утрам стало тошнить от одного вида еды.

— Да ты беременна! — злорадно расхохоталась она. — Вот теперь узнаешь, каково на самом деле быть женой.

Несколько дней я ненавидела Шахназ даже больше, чем Гулалай-биби. Она, конечно же, не преминула поделиться новостью с Бадрией, зная, что это досадит первой жене и еще сильнее настроит ее против меня. Если я рожу мальчика, мой статус в семье повысится. Абдул Халик и его мать перестанут обращаться со мной как с самой последней служанкой. Правда, я-то сомневалась, что их отношение ко мне может измениться. Пока что Гулалай-биби продолжала смотреть на меня как на шелудивую собачонку, которая путается у всех под ногами.

И все же, несмотря на все превратности судьбы, неожиданности подстерегают нас за каждым углом. Для меня такой неожиданностью стало разрешение повидаться с родными, примерно через месяц после моего самовольного визита к сестре. Трудно сказать, стало ли известие о моей беременности причиной такой щедрости со стороны свекрови, — не знаю. Но в один прекрасный день я вышла из дома и увидела стоящую посреди двора тетю Шаиму, а рядом с ней — Парвин. Тетя с недоверием поглядывала по сторонам, Парвин, напротив, стояла потупив взор — само смирение и кротость. В первое мгновение