Египетский манускрипт - Борис Батыршин

Естественно, братья Расул нашли как распорядиться неожиданно свалившимся на них сокровищем — пустили находки на продажу. Их бизнес процветал несколько лет, пока египетская Служба древностей, которая, до того момента мышей не ловила, не заинтересовалась ловчилами. Одному Аллаху известно, сколько бесценных предметов старины ушло к тому моменту в частные коллекции! С тех пор хедив, весьма заинтересованный в такой доходной статье бюджета, как египтология, отряжал хранителя своего собрания надзирать за всеми сколько-нибудь перспективными в смысле находок проектами.

В тот раз старикану не повезло — на трассе будущей узкоколейки попадались разве что верблюжьи кости, — зато повезло герру Вентцелю. Инженер приобрел в лице хранителя интереснейшего собеседника и непревзойденного знатока египетской старины. Старый ученый был лично знаком со Шлиманом[80], состоял в научной переписке с патриархом «старой» германской школы египтологии Рихардом Лепсиусом[81], и, будучи непревзойденным знатоком древнеегипетской и коптской письменности, работал над переводами египетских манускриптов с самим Эрманом. Бог знает кто это: но Вентцель произносил это имя с каким-то особым придыханием, что свидетельствовало о крайнем пиетете и почтении[82].

Услышав о коптской письменности отец немедленно заинтересовался. Герр Вентцель удовлетворил сугубо научный (ха-ха!) интерес собеседника и уже через час отец был посвящен во все детали работ герра Боргхардта по переводам древних коптских религиозных текстов, которые тот выполнял по заказу египетского отдела Берлинского королевского музея.

Общий вывод был таков — старик-хранитель мог оказаться чрезвычайно полезен, и отец не преминул заручиться обещанием герра инженера познакомить нас с ним — как только окажемся в Александрии.

Новость была крайне интересной. Ради такого шанса стоило потратить несколько дней, — или, даже, недель, — и задержаться в Александрии. В конце концов, лучшего способа узнать что-то об авторе маалюльского манускрипта у нас, скорее всего, не будет. Мы тут же принялись строить планы предстоящей компании, а я нет-нет да и вспоминал учтивого герра Вентцеля. Из головы никак не его фраза, сказанная еще в Басре, когда мы готовили к прорыву наш безрельсовый бронепоезд:

«А у вас богатое воображение, Иоганн, — сказал мне тогда инженер. — Я бы ни за что не додумался до такого применения самого обычного парового тягача. Полагаю, если употребление на полях сражений колючей проволоки и скорострельных митральез войдет в практику, ваша идея будет иметь большое будущее. А если еще и оснастить колеса экипажа подвижными рельсовыми колеями, наподобие тех, что изобрел Дюбоше[83]…».

Это что, я, выходит, подсказал НЕМЕЦКОМУ инженеру-механику идею танка прорыва? Ну, олень…

Глава двенадцатая

Короткий дождь прибил пыль, поднятую над плац-театром, загнал толпы москвичей под кроны деревьев и многочисленные навесы, и главное — принес долгожданную свежесть. Особо радовались дождю участники фестиваля; они с утра торчали на июньском солнце — кто в сукне цвета «фельдграу»[84], кто в кожаных хромовых куртках самокатчиков[85] и экипажей броневиков. Больше повезло «русским» — хэбэ и бэ-у[86] цвета хаки, которое носили реконструкторы императорской армии все же более подходили для такой жары.

Впрочем, сейчас и они отдыхали — кто в палатках «белого лагеря», разбитого в сотне метров от плац-театра, кто — позируя перед фотоаппаратами публики со своими «мосинками» и «маузерами». А кое-кто из реконструкторов отправился туда, где над Москвой-рекой раскинулись торговые ряды и павильоны фестиваля «Времена и Эпохи-2014».

Андрей Макарович Каретников как раз был из этих, последних. Его участие в баталии на плац-параде ограничивалось демонстрацией развертывания полевого перевязочного пункта: столик, заваленный блестящими хирургическими инструментами и пузырьками цветного стекла, брезентовые носилки и санитарный грузовичок «Руссо-Балт», украшенный огромными красными крестами. Ну и, конечно, симпатичные сестры милосердия в крахмальных чепцах и серых платьях, напоминающих форму гимназисток.

С тремя такими «сестричками» и прогуливался сейчас доктор Каретников среди толп фестивальной публики. До очередного выступления оставалось часа полтора, и участники спешили насладиться праздничным деньком.

Увы, настроение у доктора Каретникова было отнюдь не праздничным. И виной тому был старый знакомый, Олег Иванович Семенов. Олегыч. Полтора месяца назад он вырвал доктора из привычной реальности и, толком ничего не растолковав, втянул в совершенно невозможную историю. А когда Каретников потребовал объяснений — заявил с милой улыбкой, что путешествия в прошлое — это вообще-то не фантастика, и он, Каретников только что там и побывал. Затем — был ужин в трактире у Тестова — да-да, в том самом, знаменитом, о котором писал дядя Гиляй — и обстоятельный рассказ о порталах между веками, таинственных четках, способных их открывать, а на десерт — приглашение присоединиться к узкому кругу посвященных.

Причем дела у странников во времени шли не ахти. Только успев протоптать дорожку в прошлое, старый друг наворотил там немало дел. Причем — идиотских. Таких, что Андрей Макарович ушам своим не верил. Чего стоил, например, моряк-лейтенант, которому Олегыч позволил сбежать в будущее — да еще и потеряться там! А Семенов, как ни в чем не бывало, собирается отправиться там, в позапрошлом веке на край света — свалив на него, Каретникова, поиски беглого моряка. Паганель, яти его…

Увы — из поисков ничего не вышло. Каретников подключил свои немалые связи в московской полиции (когда-то он работал разъездным медиком бригады МЧС), но лейтенант как сквозь землю провалился. А в довершение — пропал и сам Семёнов. Они с сыном давно уже должны были вернуться в Москву; Каретников так и не понял заумных объяснений Олегыча насчет «сжатия времени», но усвоил, что время в прошлом идет вдесятеро быстрее. И путешествие Семеновых на Ближний Восток должно уложиться здесь, в двадцать первом веке, максимум, в семь-восемь дней. Но — прошло уже полтора месяца, а от них не было ни слуху ни духу. И — ни малейшей возможности хоть что-то разузнать; Олегыч не оставил ему ключа к порталу.

От невесёлых размышлений Каретникова оторвал звонкий голосок:

— Смотрите, Андрей Макарыч, какой блестящий кавалер! Из какого он клуба, вы не знаете?

Доктора дергала за рукав Евгения Александровна девятнадцатилетняя сестра милосердия. Девица годилась ему в дочери, но в клубе было принято обращаться друг к другу по имени — отечеству.

— А что это за у него мундир? Я такого ни разу не видела… — щебетала барышня.

Каретников снял запотевшее пенсне, протер этот нелепый аксессуар — а что делать? Образ требует! — и пригляделся. И понял чем так удивлена Евгения Александровна.

Перед лавочкой с сувенирами, стоял кавалергард. Нет — КАВАЛЕРГАРД! Каретников слабо разбирался в мундирах конца девятнадцатого века, его любимыми эпохами были Первая Мировая и наполеоника. Но и этих знаний хватило, чтобы понять — облачение реконструктора безупречно. Можно сколько угодно рассуждать о правильных выпушках, исторически достоверных пуговицах, аутентичном крое отворотов мундира… но как добиться вот такой цельности образа? Что заставляет поверить, что сюртук и лосины привычны хозяину, не менее, чем тренировочный костюм? А иначе — самый «правильный» мундир будет висеть, как тряпка, надежно определяя своего владельца в категорию ряженых…

А этот персонаж был кем угодно, только не ряженым. Парадный мундир тяжелой лейб-гвардейской кавалерии, — белый, с желтым приборным сукном[87], — сидел на нем как влитой. Крытая латунью кираса и каска, увенчанная двуглавым орлом сияли так, что глазам было больно. На боку — палаш в зеркальных ножнах; судя по тому, как небрежно кавалерист поддерживал оружие: ему не приходится задумываться как бы не задеть ножнами юбку стоящей рядом дамы, все происходит само собой…

Ножны серебряно звякнули. Каретников припомнил байку о том, что лейб-гвардейцы бросали в ножны серебряные гривенники, — для такого вот звона. Реконструкторы-кавалеристы пытались повторить этот трюк — тщетно. А тут…

— Барон, вон там, кажется, квасом торгуют, а вы пить хотели…

Рядом с конногвардейцем стоял пехотный рядовой. Он не отличался от других реконструкторов в австрийских, русских, немецких, даже сербских мундирах. Разве что — не вполне соответствовал эпохе; молодой человек был одет в белую рубаху и кепи того образца, что были приняты в царствование Александра Второго… или Третьего? В любом случае, и форма и снаряжение воссоздано весьма тщательно, даже винтовка не похожа на мосфильмовскую трехлинейку советского образца.