Ключ Сары - Татьяна де Ронэ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А Бертран? И девочки? И Колетт?
– Они ничего не знают.
– Как это? – не поняла я.
Он взял меня за запястье. Рука у него была ледяная. Я почувствовала, как полярный холод проникает мне под кожу.
– Я пообещал отцу на его смертном одре, что ничего не скажу ни своим детям, ни жене. Чувство вины не оставляло его всю жизнь. Сам он был неспособен открыться кому-либо. Он никогда об этом не говорил. Я отнесся с уважением к его решению молчать. Вы понимаете?
– Конечно.
Я на мгновение задумалась:
– Эдуар, а что было дальше с Сарой?
– С сорок второго года и до самой смерти отец не произносил ее имени. Сара была частью тайны. Тайны, о которой я постоянно думал. Мне кажется, отец не подозревал, до какой степени мысли о ней меня преследовали. И насколько мучительно было для меня его молчание на эту тему. Я хотел во что бы то ни стало узнать, как она живет, где она, что с ней случилось. Но всякий раз, когда я пытался задать вопрос, он затыкал мне рот. Мне было невыносимо думать, что его это не заботит, что он перевернул страницу и Сара больше для него ничего не значит. Похоже было, что он решил похоронить прошлое.
– И вы злились на него за это.
– Да, – кивнул он, – злился. И это не давало мне восхищаться им, как прежде, причем до конца его дней. Но я не мог ничего ему сказать. И так и не сказал.
Мы оба долго молчали. Медсестры наверняка задавались вопросом, что месье Тезак со снохой делают в его машине.
– Эдуар, а вам не хотелось бы узнать, что стало с Сарой Старзински?
Он улыбнулся, впервые с начала нашего разговора.
– Но я даже не знаю, с чего начать, – заметил он.
Пришел мой черед улыбнуться.
– Это уже моя работа. Я знаю, как действовать.
На его лицо вернулись краски. Глаза внезапно зажглись новым светом.
– Джулия, и последнее. Когда мой отец умер, почти тридцать лет назад, его нотариус сообщил мне, что конфиденциальные бумаги отца хранятся в его банковском сейфе.
– Вы их прочли? – спросила я. Мой пульс участился.
Он опустил взгляд:
– Я быстро их пробежал, сразу после смерти отца.
– И что? – спросила я, затаив дыхание.
– Бумаги касались магазина: документы на картины, мебель и серебро.
– И все?
Мое явное разочарование вызвало у него улыбку.
– Мне так кажется.
– Что значит «кажется»? – недоуменно спросила я.
– Я больше никогда их не просматривал. Я тогда очень торопился и был в ярости, что там не нашлось ничего о Саре. Это только разожгло мой гнев на отца.
Я прикусила губу:
– Вы хотите сказать, что полагаете, будто там ничего нет, но сами не уверены?
– Именно. С тех пор я не пытался проверить.
– Почему?
Он поджал губы:
– Потому что боялся удостовериться, что там действительно ничего нет.
– И еще больше разозлиться на отца.
– Да, – признал он.
– Значит, вы ни в чем не уверены насчет тех бумаг? И это длится уже тридцать лет?
– Да.
Наши взгляды встретились. У нас мелькнула одна и та же мысль.
Он завел мотор и на бешеной скорости рванул туда, где, как я предполагала, находился банк. Я никогда не видела, чтобы он вел машину так быстро. Другие водители яростно размахивали кулаками. Пешеходы в ужасе шарахались. Мы больше не разговаривали, но наше молчание было исполнено теплоты и надежды. Мы разделили этот момент. Впервые нас связывало что-то общее. Временами мы поглядывали друг на друга и улыбались.
Пока мы искали, где припарковаться на авеню Боске, и бежали к банку, двери его закрылись. Перерыв на обед – еще одна типично французская традиция, которая выводила меня из себя, особенно сегодня. Я чуть не плакала от досады.
Эдуар расцеловал меня в обе щеки и отвел в сторону:
– Возвращайтесь к себе, Джулия. Я дождусь двух часов, когда они откроются, и позвоню вам, если что-нибудь найду.
Я прошла по улице до остановки девяносто второго автобуса, который довез меня прямо до бюро на Правом берегу.
Когда автобус тронулся с места, я обернулась взглянуть на Эдуара. Он ждал у входа в банк – прямой одинокий силуэт в темно-зеленом пальто.
Я спросила себя, что с ним будет, если в сейфе не окажется ничего о Саре, а только пачки старых сертификатов на картины и фарфор.
Мое сердце осталось с ним.
– Вы уверены в том, что вы делаете, мисс Джармонд? – спросила врач, глядя на меня поверх своих очков-полумесяцев.
– Нет, – совершенно искренне ответила я. – Но на данный момент мне нужны эти консультации.
Она просмотрела мою медицинскую карту:
– Я с радостью сделаю это для вас, но мне кажется, что вы не в восторге от собственного решения.
Я опять вспомнила вчерашний вечер. Бертран был необычайно ласков и внимателен. Всю ночь он держал меня в объятиях, без конца повторяя, как он меня любит, как я ему нужна, но он просто не может смириться с перспективой обзавестись ребенком так поздно в своей жизни. Он думал, что, старея, мы станем уделять больше внимания друг другу, чаще путешествовать, пользуясь тем, что Зоэ становится все более независимой. Он представлял свое пятидесятилетие как второй медовый месяц.
Я слушала его, плача в темноте. Я находила столько иронии в том, что он сейчас говорил. Он почти дословно повторял то, что я всегда мечтала от него услышать. Все было в его словах: ласка, обещание, великодушие. Единственная загвоздка в том, что я носила ребенка, которого он не хотел. Мой последний шанс стать матерью. Я без конца вспоминала о словах Чарлы: «Это и твой ребенок тоже».
На протяжении многих лет я мечтала подарить Бертрану еще одного ребенка. Чтобы показать, что я на это способна. Чтобы соответствовать представлениям семейства Тезак об идеальной жене. Теперь я понимала, что
