Нацисты: Предостережение истории - Лоуренс Рис

Гитлер приказал взять Сталинград, но Сталин приказал отстоять его – и город, который в начале операции «Блау» был лишь одной из многих целей, нежданно превратился в основную цель. А Сталин потребовал удержать сталинградский берег Волги любой ценой.

В таких лютых обстоятельствах верх должен был взять полководец, обладающий более твердой натурой. 6-й немецкой армией руководил опытный военачальник Фридрих Паулюс, штабной офицер, прежний заместитель начальника Штаба Верховного командования генерала Гальдера. «Паулюс был высоким, очень спокойным человеком аристократического склада, – вспоминает Гюнтер фон Белов, служивший под его началом в 6-й армии. – Разумнейший, очень человечный руководитель. Он всегда колебался, принимая важные решения, его следовало подталкивать… Я как-то сказал ему: “Генерал, если вы не подпишете этот документ здесь и сейчас, я сделаю это от вашего имени”. Он подписал, рассмеялся, произнес: “Ну и ладно!”»

Советской 62-й армией в Сталинграде с сентября 1942 командовал человек совершенно иного склада – Василий Чуйков. Если Паулюс был воспитанным, изысканно вежливым человеком, то Чуйков был грубияном и хамом, чья беспощадная свирепость по отношению к тем, кто, как ему казалось, оплошал, стала притчей во языцех.

«Чуйков чувствовал суть каждой битвы, – рассказывает Анатолий Мережко, служивший под его началом в Сталинграде. – Умел принимать своевременные решения и добиваться своей цели вопреки любым препятствиям. Он был настойчив и упорен… Чуйков воплотил в себе все черты, которые традиционно приписывают русским – как в песне поется: “гулять так гулять, стрелять так стрелять”. Для него война была делом всей жизни. Он обладал неуемной энергией, заражавшей всех вокруг: от командиров до солдат. Будь характер Чуйкова иным, мы бы не сумели удержать Сталинград».

Главной чертой характера Чуйкова была жестокость. Если какой-нибудь командир действовал вразрез генеральским вкусам, Чуйков мог избить его. «Случалось, он колотил подчиненных кулаками, а иногда и палкой, – рассказывает Мережко, – за что Сталин однажды объявил ему выговор. Часто ходил, опираясь на палку, и если ему не нравилось чье-то поведение, вполне мог треснуть ею по спине провинившегося». В ходе войны Мережко довелось лично столкнуться с разнузданностью Чуйкова: «Я вошел в здание, где располагался оперативный отдел, и увидел, что мой непосредственный начальник лежит у стены, а стол посреди комнаты перевернут. Мой командир прижимал к носу платок, измазанный кровью, а позднее объяснил, что это Чуйков его ударил». И рассказал, как все приключилось: «Видите ли, генерал-полковник стукнул подполковника, поскольку ему не понравился отчет, подполковником представленный». И добавил: «Вам повезло: зайдите вы минутой раньше, он бы и вас ударил».

Чуйков был представителем нового поколения советских командиров: не сталинский «выдвиженец», получивший звание за холопские повадки, а беспощадный и опытный военачальник. Он знал, что должен удержать Сталинград или умереть. Также он понимал: для достижения этой цели нужно ввести строжайшую дисциплину – во время битвы за Сталинград более тринадцати тысяч бойцов подверглись аресту, а многих расстреляли. Советская система опять-таки «страх вышибала страхом» – Красной Армии объявили: отступать запрещено, «за Волгой для нас земли нет».

Как прозорливый тактик, Чуйков также понимал, что в разрушенном городе Красная Армия впервые за всю войну могла сражаться на новый лад: личная храбрость и стойкость каждого бойца приобретали не меньшее значение, чем изощренная стратегия. Солдатам надлежало стоять насмерть по всему городу и драться с немцами врукопашную. Чуйков распорядился, чтобы советские бойцы подбирались как можно ближе к позициям противника: германские бомбардировщики и артиллерия не стали бы устраивать обстрелы советских войск, боясь навредить своим. Правилом советских солдат было «приближаться вплотную». «Мы должны были вцепиться врагу в горло и не отпускать, – рассказывает Анатолий Мережко. – Только так мы могли выжить. К этому сводилась тактика Чуйкова. Расстояние от нас до врага не должно было превышать пятидесяти метров, или ста метров – или даже дистанции гранатного броска. Когда мы бросали гранату, до взрыва имелось всего четыре секунды. А у немецких гранат запалы срабатывали через девять-десять секунд, поэтому наши солдаты успевали поймать вражескую гранату и метнуть ее обратно. Так мы пользовались недостатком немецких гранат – тоже благодаря Чуйкову».

Чуйков также усовершенствовал тактику штурмовых отрядов, очищавших здания, захваченные немцами. «В отряде бывало от пяти до пятидесяти человек, без вещевых мешков, налегке, вооруженных гранатами. Их задачей было врываться в дома, – вспоминает Мережко. – За штурмовым отрядом следовал отряд усиления. Штурмующие сминали немцев, а отряд усиления отражал контратаку».

Эти рукопашные схватки внутри зданий были ужасающи. Сурен Мирзоян – один из немногих выживших в ходе штурмовых операций; он в подробностях описывает обычное столкновение с немцами: «Внешние стены дома уцелели; внутри все было разрушено, за обломками прятались немцы. Один из них прыгнул на моего друга, тот ударил нападавшего коленом. Подоспел другой немец, и я полоснул кинжалом – нас вооружали кинжалами. Видели когда-нибудь, как брызжет сок, если сжать в кулаке спелый помидор? Я колол немца, кровь лилась ручьями. Я ощущал только желание убивать и убивать. Как дикий зверь. На меня с криком напал еще один немец, орал во всю глотку, потом упал. Слабых немцы съели бы живьем, на каждом шагу в Сталинграде нас поджидала смерть. Смерть дышала нам в затылок, ходила по нашим пятам».

В подобных первобытных стычках Мирзоян предпочитал не пользоваться новейшим оружием: «Избегал стрельбы, пользовался кинжалом либо отточенной саперной лопаткой. Иногда она бывала получше любого пулемета. Этой лопаткой копали траншею, этой же лопаткой убивали. Пулемет еще нужно перезаряжать, а лопаткой достаточно взмахнуть. Очень просто и удобно. Эти лопатки оказались незаменимы в бою».

В середине сентября немцы начали решительное наступление и сумели прорваться к узловой железнодорожной станции – Сталинградскому вокзалу. При поддержке 13-й гвардейской дивизии под командованием Чуйкова советские бойцы сумели сдержать натиск немецких войск. Решимость Чуйкова удержать берег или погибнуть заразила всех солдат. Каждый завод, каждая улица, каждый дом – все вокруг превратилось в поле боя.

Жесточайшие столкновения в развалинах Сталинграда были прямо противоположны тактике «блицкрига»: примитивные драки вместо изощренности стратегии. Гельмут Вальц, рядовой немецкой 305-й пехотной дивизии, лично столкнулся с советскими отрядами в фабричных руинах утром 17 октября: «Нам дали приказ идти в атаку, для чего нужно было подобраться по открытой местности к фабричным постройкам. Мы очутились в пустыне щебня. Все вокруг превратилось в развалины». Впереди, метрах в пятнадцати от того места, где они остановились, Вальц увидел советских солдат, укрывшихся в окопе: «Я прошел еще метров десять, так что нас разделяло всего пять-шесть метров, и спрятался за кучей обломков асфальта. Я крикнул им по-русски: “Сдавайтесь!” Те и не подумали сдаваться. Все вокруг пылало, пули свистели в воздухе; я метнул ручную гранату и увидел, как один из советских бойцов выбирается из окопа, весь в крови. Кровь лилась у него из носа, из ушей, изо рта… Я мало смыслю в медицине, но, увидев его, сразу понял, что этому человеку не выжить: что-то лопнуло внутри. И тут он нацелил на меня автомат – русский автомат с диском вместо рожка. Я сказал себе: “Нет, парень, тебе не взять меня!” И сам прицелился в него. Вдруг у меня искры из глаз посыпались. Цепенею: что это? Провожу рукой по лицу – хлещет кровь и сыплются мои зубы».

Один из товарищей Вальца, увидев, что происходит, перескочил через груду обломков. «Он прыгнул, ударил этого солдата каблуками в лицо, – рассказывает Вальц. – Никогда не забуду, как лицо хрустнуло – должно быть, солдат погиб на месте». Лейтенант жестом приказал Вальцу спрятаться в снарядной воронке и попытался перевязать его раны. Тут перед ними возник еще один советский солдат. «Направил на лейтенанта пулемет – и стальная каска слетела наземь: русский выстрелил точно в голову, – вспоминает Вальц. – Голова разлетелась вдребезги, я видел, как мозги вытекают вон самым настоящим потоком. Крови не было. Лейтенант поглядел на меня и опрокинулся». Русского, который убил лейтенанта, сразу же застрелил какой-то немец, а Вальц уполз искать медицинской помощи.

Под конец того октябрьского дня из семидесяти семи солдат немецкой роты «не осталось ни единого дееспособного бойца: одни были ранены, другие мертвы. Целая рота исчезла».

Столь близкое расположение враждующих войск приводило временами к странным, почти приятельским встречам противников. «Часто случались стычки прямо в домах, – рассказывает Анатолий Мережко. – Мы, скажем, укреплялись на третьем этаже, а немцы занимали первый и второй. К полудню все уже с ног валились, и они, бывало, кричали нам: “Эй, русские!” А мы им в ответ: “Чего вам, немцы?” “Водички не дадите?” – просили они. “Меняем воду на сигареты!” – соглашались мы. А через час мы вновь открывали огонь, опять воевали друг с другом. Или, к примеру, немцы отзывались так: “Сигареты кончились. Хотите хорошие часы?” Тогда воду меняли на сигареты, водку или шнапс – и честно прекращали огонь, покуда шла меновая торговля. Но потом или они выкидывали нас вон из здания, либо мы выкидывали их. Настоящий честный бой: побеждает сильнейший».