«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века - Михаил Кром

Но главное возражение состоит в том, что предложенная Шапошником интерпретация событий сводит все дело к неким теоретическим разногласиям: Шуйские-де были принципиальными противниками идеи участия митрополитов в политике, И. Ф. Бельский вполне допускал такое участие, а сам Иоасаф, как пишет исследователь, «мог считать, что в период малолетства великого князя именно митрополит должен быть одним из руководителей правительства»[937]. Нельзя ли, однако, предположить наличие более прагматических оснований в действиях основных участников событий?

Думается, что поведение всех упомянутых выше лиц диктовалось логикой момента и зависело от конкретной расстановки сил при дворе. Шуйские, по всей видимости, располагали гораздо большим числом сторонников, чем их противник кн. И. Ф. Бельский; поэтому они демонстрировали меньшую склонность к компромиссам и при первой же возможности прибегали к открытому насилию. В этой ситуации митрополит пытался выступать в естественной для его сана роли миротворца. Стремясь уравновесить влияние более многочисленной (и более агрессивно настроенной) придворной группировки, сначала Даниил, а потом Иоасаф поддерживали небольшую (и потому более миролюбивую) группу противников Шуйских, лидером которой был князь Иван Бельский. Таким образом, митрополит принимал на себя роль посредника в отношениях между боярами — функция, которую юный государь в силу своего возраста не мог в те годы выполнять.

Историки придают большое значение освобождению кн. И. Ф. Бельского из заточения в конце июля 1540 г., связывая с этим событием серьезные перемены в правящих кругах: «Освобождение Ивана Бельского означало конец правления Шуйских», — утверждает И. И. Смирнов[938]. С того же момента начинает исследователь отсчет времени правления Бельских, которым, по его словам, «удалось продержаться у власти полтора года»[939], т. е. до январского переворота 1542 г. А. А. Зимин пишет применительно к 1540–1541 гг. о «политике правительства Бельских», в которой ученый усматривает некоторые прогрессивные черты (по сравнению с политикой Шуйских)[940].

В литературе встречаются и другие датировки времени господства Бельских. Например, предложенные С. М. Каштановым хронологические рамки этого периода выглядят так: «С декабря 1540 по 2 января 1542 г. у власти стояло правительство князя И. Ф. Бельского»[941]. К сожалению, исследователь не поясняет выбора начальной даты в предлагаемой им хронологии событий.

Правомерно ли, однако, считать усиление влияния одного из временщиков признаком формирования нового «правительства»? Насколько вообще указанный термин, заимствованный из языка явно более близкого к нам времени, применим к реалиям второй четверти XVI в.? Вызывают сомнения и предложенные в литературе хронологические рамки «господства» Бельских при московском дворе.

Что касается терминологии, то слово «правительство» применительно к XVI в., на мой взгляд, не вызывает недоразумений только до тех пор, пока оно употребляется в самом общем смысле руководства страны по отношению к подданным, к соседним государствам или полуавтономным образованиям внутри России — удельным княжествам. Именно в этом смысле в предыдущих главах шла речь о «великокняжеском правительстве» или «правительстве Елены Глинской». Но как только исследователь задается вопросом о механизме принятия решений и о том, кто конкретно отвечал за выработку тех или иных мер, термин «правительство», ассоциируемый с чем-то вроде кабинета министров XIX–XX вв., становится серьезной помехой на пути понимания политических реалий Русского государства XVI в.

В самом деле, считать ли «правительством» конца 1530-х — начала 1540-х гг. только нескольких временщиков, пользовавшихся в тот момент наибольшим влиянием при дворе, или следует включать в это понятие всю государеву Думу, а также руководителей дворцового ведомства и виднейших дьяков?[942] Очевидно, в поддержку каждой из этих точек зрения можно привести свои аргументы, едва ли, однако, ученые когда-либо придут по данному вопросу к единому мнению: при подобной постановке проблемы она просто не имеет однозначного решения.

Структура центрального управления Русского государства 30–40-х гг. XVI в. будет подробно рассмотрена во второй части этой книги. Там же мы коснемся вопроса о гипотетической связи между проводимыми в стране мероприятиями и господством при дворе тех или иных боярских группировок. А сейчас основное внимание будет сосредоточено на другом аспекте той же проблемы: попробуем выяснить, в какой мере соответствуют действительности утвердившиеся в науке представления о пребывании в 1540–1541 гг. у власти группировки, возглавлявшейся князем Иваном Бельским.

Изменения придворной конъюнктуры трудноуловимы для постороннего наблюдателя. Еще сложнее проследить их историку, которого отделяют от изучаемых событий почти пять столетий. Приходится опираться на лаконичные известия летописей, которые открывают перед исследователем лишь фрагменты целой картины. Тем не менее даже те отрывочные данные, которые имеются в нашем распоряжении, позволяют утверждать, что кн. И. Ф. Бельский отнюдь не сразу после освобождения «взял управление в свои руки», как пишут некоторые авторы[943].

В сообщении Летописца начала царства о поездке великого князя на богомолье в Троице-Сергиев монастырь 21 сентября 1540 г. обращает на себя внимание список лиц, сопровождавших юного государя: здесь вслед за братом Ивана IV Юрием Васильевичем названы бояре кн. Иван Федорович Бельский, кн. Иван Васильевич Шуйский и кн. Михаил Иванович Кубенский[944]. Интересно сравнить этот перечень со свитой великого князя в аналогичной поездке к Троице, состоявшейся в сентябре 1538 г.: тогда список бояр включал в себя князей Василия и Ивана Васильевичей Шуйских и дворецкого кн. Ивана Кубенского[945]. Порядок перечисления сановников, очевидно, не случаен: в обоих случаях он, по-видимому, отражал место данного лица в придворной иерархии.

Что же изменилось за прошедшие два года? Кн. В. В. Шуйский давно умер; первым среди бояр в сентябре 1540 г. летописец называет кн. И. Ф. Бельского, оттеснившего на второе место кн. И. В. Шуйского; а место кн. И. И. Кубенского теперь занял его старший брат Михаил. Но все же положение князей И. В. Шуйского и М. И. Кубенского можно назвать достаточно почетным: они по-прежнему входили в ближайшее окружение юного великого князя.

Поэтому слова летописца о том, что кн. И. В. Шуйский, разгневавшись на митрополита и на бояр по случаю освобождения его соперника, «учал… к великому князю не ездити, ни з бояры советовати о государьских делех и о земских»[946], не следует понимать как добровольную «отставку» старого боярина[947]. Скорее это был тактический ход опытного царедворца, рассчитанный на то, что без его советов не смогут обойтись и позовут его обратно. Мы не знаем, когда И. В. Шуйский возобновил участие в заседаниях Думы, но в сентябре он, несомненно, снова входил в число «первосоветников» Ивана IV.

Таким образом, возвращение ко двору кн. И. Ф. Бельского вовсе не стало очередным дворцовым переворотом: к сентябрю 1540 г. он действительно занимал первое место в придворной иерархии, но никто из его противников не был подвергнут опале. Ничего не слышно и о пожаловании сторонников князя Ивана Федоровича[948]: с лета 1540 по декабрь 1541 г., т. е. за время, которое принято считать периодом «правления Бельских», Дума не пополнилась ни одним боярином или окольничим. Правда, летом 1541 г. в летописи впервые с боярским чином упомянут конюший Иван Иванович Челяднин[949], но, как было показано выше, весьма вероятно, что этот чин он носил уже в феврале 1539 г. Во второй половине 1540-го и в 1541 г. состав Думы только сокращался: осенью 1540 г. (не позднее октября) умер боярин кн. И. Д. Пенков[950], а через год — И. И. Челяднин[951].

Вообще, до весны 1541 г. в источниках нет никаких признаков какого-то особого влияния кн. И. Ф. Бельского. Показательно, в частности, что важное решение об освобождении семьи покойного старицкого князя в декабре 1540 г. было принято, согласно Летописцу начала царства, по инициативе митрополита и бояр; при этом никто из членов государевой Думы отдельно не упомянут: «…пожаловал, — говорит летописец, — князь великий Иван Васильевич всея Русии, по печалованию отца своего Иоасафа митрополита и бояр своих, князя Володимера Ондреевича и матерь его княгиню Ефросинию, княж Ондреевскую жену Ивановича, из нятьства выпустил и велел быти князю Володимеру на отца его дворе на княжь Ондреевъском Ивановича и с материю…»[952]