Магия Неведомого - Николай Басов

– Я уже обещал тебе, помимо всяческих прочих выплат, что достану тебе подлинную, настоящую карту тех берегов, которые ты сейчас составил неверно, – мягко отозвался Оле-Лех.

И даже сам удивился своей мягкости, возможно, неплохое вино было тому причиной, а может быть, и еще что-то.

– Так мы что же, на северо-запад пойдем? – Глаза у Сиверса округлились.

– Нет, так далеко мы забираться не станем, где-нибудь поближе покружим. Но карту ты все равно получишь.

Сиверс с силой потер лоб и нос, он пробовал протрезветь, но по-настоящему это ему не удалось.

– И ты берешь все расходы на себя? – спросил он. Но тут же спросил о более для себя важном: – И берешься охранять меня во время путешествия?

– И оплачу, и берусь охранять, даже ценой собственной жизни, – усмехнулся Оле-Лех. – А еще, как было сказано, ты получишь карту. И в конце концов ты вернешься героем.

– А что я им-то скажу – где я раздобыл эту карту?

– Объяснять тебе не придется, пусть они строят догадки, ты только предоставишь ее, а потом, когда все окрестные мореплаватели убедятся в ее верности и начнут покупать ее, твое имя зазвучит по всем портам и картографическим мастерским.

– Ха!.. – Он еще пытался спорить, но тут же вспомнил еще об одном условии. – А если мы найдем какое-нибудь неизвестное озеро по дороге или горный кряж?

– Ты дашь ему свое имя, и тогда вовек никто не усомнится в твоем значении… для науки.

Сиверс пьяненько улыбнулся:

– Хорошо, где я должен поставить подпись своей кровью?

– Ничего подписывать не нужно, – легко сказал рыцарь. – И уж тем более – кровью, я не демон преисподней, а тот, кто дает тебе шанс, который у людей твоего склада бывает лишь раз в жизни. – Оле-Лех достал мешочек с заранее приготовленным медальоном, в который был вставлен голубой камень.

Профессор все же уставился на этот медальон, когда тот блеснул на мозолистой ладони рыцаря. Камень горел так, что блики заиграли на сводчатом потолке кабачка под названием «У трех сестер». И словно бы сам воздух вокруг стал холодным, колючим, густым, как только зимой бывает.

– Приложи это к груди, под рубашку.

Профессор все же не спешил взять медальон в руки.

– Какой-то он… А это не больно? – по-детски спросил он.

– Не знаю, что ты почувствуешь.

Сиверс словно бы даже стал меньше ростом.

– Это что-то вроде присяги, которую вы, солдаты, даете своему сюзерену?

– Клятву верности и чести дают не только солдаты, но и некоторые ученые.

– Только врачи, насколько я знаю… Нет, не уверен…

– Подумай о том, какая жизнь теперь тебя ждет там. – Рыцарь кивнул на окно, за которым шумели улицы Шома.

И как бы в подтверждение этому жесту, за длинным столом в другой части кабачка, где сидели студенты, грянул такой взрыв издевательского хохота, что, казалось, даже вино в кружках чуть не расплескалось. И чей-то молодой петушиный дискант пробился через голубоватое сияние камня:

– А еще, он говорит, такими мнениями вымощена дорога глупости…

Сиверс сел прямее, посмотрел в проход, который вел к зальчику, откуда доносились эти звуки, взял подрагивающими пальцами медальон, отчего-то зажмурился и сунул его себе под чуть расстегнутую рубаху, но получилось – почти к горлу.

И вдруг синий огонь в камне ярко вспыхнул и разом угас. Оле-Лех ожидал многого, но того, что этот кусочек неодушевленного металла с голубым камешком вдруг начнет истаивать, а потом и вовсе растворится, словно бы соль в стакане воды, под шеей профессора, даже не мог помыслить. Но так и получилось, а Сиверс открыл глаза, в которых появился какой-то другой, чем ранее, уже не пьяненький блеск, и с удивлением признался:

– Он что-то со мной делает… Это магия?

– Зато наилучшего сорта, профессор, смею заметить, – улыбнулся рыцарь Бело-Черного Ордена Берты, сэр Оле-Лех по прозвищу Покров.

А вот что он при этом сказал про себя, осталось для Сиверса тайной. А подумал он вот что – не такой уж ты, проф, дуралей, каким показался мне сначала. Но разве такое выскажешь?

Часть IV

СУХРОМ ПЕРЕИМ

КРАСНАЯ ТЕНЬ ОДИНОЧЕСТВА

1

Летучий корабль шел по небу на редкость свободно, тихо, плавно и, пожалуй, мирно, чего Сухром при первом взгляде на него и предположить не мог. Казалось, если положить легчайшее перо на палубу, то и тогда никакой ветерок не сдул бы его. Возможно, ветры были, даже скорее всего были, но «Раскат» им подчинялся, покорялся и следовал со всей массой перемещающегося воздуха, вот и получалось, что относительная скорость ветра почти не давила на тех, кто находился на его борту. А потому и ветер не чувствовался, как не было и неудобств, связанных с качкой.

К тому же крылья корабля, как заметил Сухром, работали очень редко, возможно, потому, что были не слишком нужны настолько опытному судоводителю, как капитан Виль, а может, просто команда корабля была совсем невелика – всего-то шесть тархов и два странных существа, составлявших, как рыцарь понял, послушав их выговор, бескрылую помесь все тех же птицоидов и людей, обитавших где-то в северо-восточных землях континента. Они оказались сильны, выносливы, и именно им доставалась главная работа на рычагах, запускающих сложную систему передач, позволяющую крыльям корабля делать махи в самых неожиданных направлениях и по удивительным со стороны траекториям.

Пятеро птицеподобных матросов капитана Виля держались особняком от своих двух более сильных восточных товарищей, но, как заметил Сухром, подначивали их, иногда даже задирали. Сам Сухром не очень-то понимал их разговоры, да и капитан Виль с помощником, шестым своим подчиненным птицоидом, шкипером Луадом, стоило кому-то из подчиненных разговориться, тут же требовал тишины. Зачем это было нужно, помимо соблюдения каких-то неведомых рыцарю неписаных правил дисциплины на борту корабля, догадаться не удавалось. Возможно, тишина требовалась, например, для правильного соблюдения магической подъемной силы или чтобы внимательнее наблюдать за ветрами, которые помогали «Раскату» выдерживать направление.

Как правило, за странного вида румпелем корабля стоял либо сам капитан, либо шкипер, и почти обязательно два тарха несли вахту, один на самом носу корабля, а второму выпадала доля носиться чуть не по всему необъятному баллону над кораблем, чтобы что-то латать, подтягивать какие-то тросики или исполнять другие, весьма непростые обязанности воздушного матроса.

Через три или четыре дня Сухром решил, что он понял, как они продвигались вперед. Капитан Виль или шпикер Луад поднимали корабль повыше, иногда даже выше облаков, благо что над равниной, над которой они летели, облака ходили невысоко, и затем разгонял корабль, скатывая его, будто санки с горы, используя таинственную силу тяжести и попутный ветер, конечно. То есть управлять такой машиной, какой был «Раскат», оказывалось намного сложнее, чем просто вести морской корабль среди ветров, течений и предательских мелей. Учиться этому искусству, вероятно, приходилось долгие годы, исполненные труда, и уж если птицоидам настоящее мастерство не удавалось постигнуть во всей полноте, то всем бескрылым расам это и вовсе оказывалось не по мере их способностей.