В небе и на земле - Михаил Громов

* * *

Перед тем, как перейти на работу лётчиком-испытателем из НИИ ВВС в ЦАГИ в 1930 году, вспоминаю, мне пришлось выполнить последний испытательный полёт в НИИ ВВС, решивший судьбу четырёхмоторного бомбардировщика Д.П.Григоровича ТБ-5 (М.М.Громов ошибается - описываемый полёт был 22 мая 1932 года.). Самолёт представлял собой моноплан с высоким расположением крыльев и был оснащён множеством приборов, а вокруг моторов было укреплено много заборных трубочек, ведущих к соответствующим приборам. С каждой стороны под крылом было по два мотора воздушного охлаждения, расположенных тандемно. На самолёте была перегородка, отделявшая переднюю кабину от хвостовой части. В передней кабине было два пилотских места: на одном разместился я, на другом - штурман, записывавший показания различных приборов. Несколько сзади, за пилотской кабиной (за спиной штурмана), была кабина механика. В хвостовой части находилась кабина с турелью, в ней разместились двое: Макс Аркадьевич Тайц (Тайц Макс Аркадьевич (1904-1980) - впоследствии - заместитель начальника ЛИИ, профессор, доктор технических наук.) и Александр Васильевич Чесалов (Чесалов Александр Васильевич (1898-1968) - впоследствии - начальник ЛИИ, профессор, доктор технических наук, генерал-майор-инженер.) (два корифея науки). В хвосте находилась ещё одна турель: в ней находился инженер Даниил Степанович Зосим (Зосим Даниил Степанович (1904-1987) - впоследствии - заместитель начальника ЛИИ, начальник ЛИиДБ ОКБ А.Н.Туполева.). Сообщения и связи между передней и задней кабиной не было, более того, между ними была сплошная стенка.

Мы взлетели с Центрального аэродрома и, постепенно набирая высоту, облетели Москву с юга, дойдя до её юго-западных окраин. Замерив потолок самолёта, мы начали спуск, обходя Москву также с юга, т.е. оставляя её справа от нашего самолёта. Когда полёт проходил уже над южной окраиной Москвы, на высоте, примерно, 500 метров, я вдруг услышал душераздирающий крик механика (А.Г.Васина.):

– Михал Михалыч, пожар! Горим!

Я оглянулся назад влево и увидел, что задний мотор на левом крыле весь объят пламенем. Я крикнул механику:

– Закрой бензин!

Он молниеносно юркнул к себе в кабину, и я почувствовал какой-то удар в момент закрытия доступа бензина в мотор. Винты продолжали вращаться. Но, отдав приказание механику, я мгновенно перевёл самолёт в правое скольжение, чтобы пламя не зажгло фюзеляж. Через несколько секунд я выглянул ещё раз. Пожара не было, но не было и заднего мотора. Я был в ужасе: неужели мотор оторвался и убил кого-нибудь на земле?! Штурман, сидевший рядом, влез с ногами на сидение и приготовился выпрыгнуть с парашютом. Я крикнул ему, погрозив кулаком:

– Сидеть!

Планируя, я увидел, что дотянуть до Центрального аэродрома не могу, так как на скольжении потерял много высоты. Пошёл на аэродром в Фили. Осталось 100 метров высоты. Под нами - провода высокого напряжения, пасётся скот. Понял, что и до аэродрома в Филях немного не дотягиваю. Крикнул механику, чтобы он включил бензин. Он так и сделал. Моторы заработали на несколько секунд, и мы оказались над границей аэродрома. Включая моторы, я рисковал, потому что снова мог возникнуть пожар. Но я рассчитывал, что мы успеем, возможно, сесть благополучно.

Всё, действительно, обошлось. Я снова выключил моторы: мы приземлились, самолёт остановился. Я сошёл на землю и… о, чудо!… увидел, что отвалившийся мотор застрял на шасси и даже не зажал колёса. Никто не убит, какая радость! «Сколько же раз может везти человеку?!» - подумал я. Но бледный Макс Аркадьевич Тайц сообщил мне, что, когда отвалился мотор, Александр Васильевич Чесалов выпрыгнул с парашютом. Они с Зосимом видели, что парашют раскрылся. Дело в том, что Чесалов думал, что если загорится фюзеляж, то Тайц не успеет выпрыгнуть. Поэтому он поступил правильно.

От ангара в это время к нашему самолёту бежали почти все механики, работавшие около самолётов. Они наблюдали всю картину нашего «спектакля» в воздухе: громадное пламя, затем - прыжок с парашютом, и вот - посадка с мотором, висящем на шасси… Меня подхватили на руки и начали качать - здесь все меня хорошо знали. Шутили:

– Ну, конечно, только с Громовым такие дела могли так окончиться!

Конечно, нет. Но мне и на этот раз (далеко не в последний) просто повезло. Вопрос о самолёте решился сам собой.

* * *

Когда меня спрашивают: сколько часов я налетал, то мне хочется ответить словами поэтессы В.Тушновой:

Ведь жизнь измеряют, Вы знаете сами:

Когда - годами, когда - часами.

Знаете сами: лет пять или десять

Минуте случается перевесить.

Часы бывают разные и по-разному насыщенные событиями. Кроме того, я их просто никогда не считал и не записывал, тем более что один полёт совершенно не похож на другой. В хорошую погоду полёт куда-нибудь далеко не представляет никакой трудности, а скорее даже приносит удовольствие, потому что можно познакомиться с чем-нибудь до сих пор невиданным. Но бывают и такие полёты, очень короткие по времени и исчисляющиеся минутами, которые ставят пилота в такое положение, что эти минуты кажутся вечностью. И посчитаешь за счастье, что остался цел и снова ходишь по нашей чудесной планете. Такие минуты иногда обогащают и знания, и ощущения, их можно никогда не найти в длительном полёте.

Например, как в начале испытаний Р-6, когда два дня подряд происходили «сюрпризы» в полётах, которые длились по 5-7 минут (о которых я рассказал выше)… Или первый вылет самолёта АНТ-16, о котором я тоже уже рассказал. Когда тот раз я приземлился, то мне показалось, что я никогда не был так близок к катастрофе. Всегда кажется, что именно в этот раз… Но сколько же их было, таких моментов в моей практике…

Я опускаю описания многих испытательных полётов, которые прошли гладко. В них ощущались лишь моменты волнения, как и всегда перед первым испытательным полётом опытного самолёта или перед проверкой на прочность на максимальной скорости… Иногда это усугублялось противным ощущением. Собираешься, например, лететь проверять эту прочность. Лето. Стоит жара, но так как кабина открытая, а на высоте 5000 метров холодно, то надеваешь тёплый комбинезон, унты и уже вспотевший садишься в самолёт. Ожидаешь… А все кругом ходят в лёгких костюмах. А потом проходит несколько минут и механик объявляет:

– Михал Михалыч, сегодня ничего не выйдет…

Значит, что-то неисправно. Раздеваешься и ходишь весь день с сознанием, что всё равно предстоит нечто вроде «чёрное проиграёть, а красное выиграёть».

Когда меня спрашивают, на скольких типах самолётов я летал, и какие из них мне больше нравятся, то мне легче ответить - на каких самолётах я не летал. А какие больше нравятся… На этот счёт вспоминается следующая история. Когда Наполеон спросил маршала Нея о том, лошади какой масти ему больше нравятся, то Ней ответил: