Рассказчица - Кэтрин Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце концов Ашбурн победил.
13.4.1922
Сегодня расцвела сирень. И было принято решение. Я уезжаю в Нью-Йорк.
Прогулялась по парку, затем днем посидела с Ашбурном. Снова обсуждали мою ситуацию, я поделилась своими переживаниями. Я никого не знаю в Америке – он утверждает, что его связей там более чем достаточно. У меня нет денег, будет не на что жить – он обещает, что готов содержать меня сколько потребуется и что однажды я выйду замуж; я отвечаю, что замужество – последнее, о чем я думаю.
Мне понадобится новое имя и документы, которые его подтверждают, – он говорит, что после войны американцы и правда стали строже относиться к иммигрантам, но он весьма изобретателен и пользуется некоторыми особыми услугами.
И наконец, люди, вывезшие меня из России, последовавшие за мной в Берлин, державшие меня в золотой клетке в Париже, они ведь захотят узнать, куда я пропала, – об этом, говорит Ашбурн, он сам побеспокоится; в интересах группы сохранить мою безопасность, и сейчас самое безопасное для меня место – Соединенные Штаты.
– Дорогая, – наконец сказал он, – вопрос очень простой: ты хочешь прожить остаток жизни пешкой в чужих руках или хочешь жить для себя? У тебя есть такая возможность.
Я думаю о простой жизни, о которой мечтали мои родители, о нормальности, к которой они так стремились в одиноком императорском дворце. Романовы правили Россией триста лет. Без осознания, какое бремя это избрание наложило на нас. Мы поплатились за него жизнью. В эту топку я возвращаться не собираюсь.
Россия осталась позади. Впереди меня ждет только один возможный путь, поэтому я согласилась. Я уеду в Америку.
Всегда и никогда, Анастасия.
Эван закрывает дневник. Это была последняя страница. Анна любила так делать: конкретный конец, конкретное начало, новый дневник для новой главы в жизни. Следующий дневник она начала на борту «Балтика».
Подползаю к сундуку и достаю пару дневников, разглядывая их.
– Что мы еще не прочли? – спрашиваю я.
Возможно, мы пропустили какой-то детский дневник, хотя почти сразу поняли, что в ранних дневниках, когда она еще была ребенком, записи редкие и неполные. Что-то после Нью-Йорка, о Бостоне?
– Это был последний, – говорит Эван.
Я хмурюсь. Это не может быть последний дневник. Царское Село, Берлин, Париж, Лондон, Нью-Йорк – на этом история кончиться не может. Как же история любви с молодым профессором из Кинского педагогического университета?
– И как же Тобольск? – говорю я, копаясь в дневниках, доставая их из сундука. Хронологический порядок совершенно нарушился, поэтому снова сортирую их по стопкам. – И Екатеринбург? Дневников оттуда мы не читали.
Я замечаю панику в своем голосе, но я не готова к завершению истории.
– Я тоже об этом думал, – говорит Эван. Он соскальзывает со стула ко мне на пол и кладет лондонский дневник на стопку. – Романовы отправили все пожитки в Англию, когда узнали, что их увозят из Царского Села. Это то, что она получила в Лондоне. В Берлине и Париже она начала новые дневники. Очевидно, их она и привезла в Нью-Йорк.
Мы обсуждали, как это было опасно, соответственно, настолько дневники были для нее важны.
– Но дневники из Тобольска и Екатеринбурга, – продолжает он. – Вероятно, после расстрела она их не видела. Семью просто согнали в подвал посреди ночи, у нее не было ни времени, ни повода брать их с собой. Они остались в Ипатьевском доме.
– И были уничтожены, – говорю я.
– Скорее всего.
Представляю красноармейца, лапающего тонкую бумагу, смеющегося над написанным. Он показывает это приятелю. Сжигает дневник. Бросает его в шахтный ствол вслед за изуродованными телами семьи и телом невинной крестьянки, чья кровь на его совести, как и на совести убивших ее белых.
Может, это и к лучшему, что у нас на руках нет этих дневников, что нам не придется читать последнюю жуткую запись Анастасии, наблюдать за ее неведением, незнанием ужасов и предстоящего жуткого пути. Интересно, каким было ее последнее слово в дневнике перед тем, как мир разрушился?
– Это конец, – печально говорю я.
Опускаюсь перед сундуком. Вокруг меня дневники различных оттенков голубого, коричневого, красного, зеленого, украшенные золотой каемкой и простые, совершенно непримечательные. Они одновременно обычные и необычные.
Эван вздыхает:
– «А остальное – ржавчина и звездная пыль».
– Кто это написал?
– Владимир Набоков.
– Сделаешь мне одолжение? – спрашиваю я.
Эван опускается рядом со мной.
– Конечно.
– За все это время я ни разу не слышала русского языка. Можешь мне почитать? Не перевод, сами ее слова.
Он склоняется над стопкой дневников и выбирает самый ранний, от 1913 года.
– «Снова снег», – начинает он.
Я прислоняюсь к нему и позволяю воображению рисовать картинки по звучанию его голоса.
25
1–4 сентября, 2007
Часть последнего дня на свободе до начала учебы я провожу за работой над несчастным проектом по истории. В субботу утром закрываюсь в комнате наедине с компьютером, термосом кофе, который сделала мама, и всеми книгами о Романовых, которые я взяла в библиотеке. Даже Эвану не пишу – я будто в черной дыре, ничто не может вытащить меня из «фокуса».
К вечеру субботы кофе выпит и работа дописана. Перечитываю ее еще раз и отправляю мистеру Остину в 1:34 ночи. Оценка меня уже не особо волнует, но я чувствую, что обязана отдать честь Анне.
В воскресенье мы с Кэти и Тайлером идем закупаться перед учебным годом. Кэти отводит нас в винтажный магазин и заставляет меня купить то черно-белое платье. Также я покупаю два классных сарафана и прикольную футболку.
После шопинга мы с Эваном, Стюартом и Расселом едем в Графтон, где несколько дюжин человек в пластиковых кольчугах и с мечами из пенопласта собираются на большую ролевую игру под названием «Королевства». Парень в костюме колдуна рассказывает, в чем состоит наш квест, и мы должны решить, как действовать дальше. Мероприятие не в моем вкусе, но мне нравится наличие сюжета, да и это прекрасное развлечение – посмотреть, как Стюарт сражается с человеком в самодельном костюме дракона.
В понедельник мама в кои-то веки решает не трудиться в День труда и вместо этого отвозит нас всех на озеро Санапи. Она собирает нам обед и поручает папе прицепить к крыше машины нашу древнюю металлическую лодку. В машине Гриффин наконец узнает, что я бросила Райана.
– Ты его бросила? – переспрашивает он раз пятнадцать. –
