Нео-Буратино - Владимир Корнев

— Перед кем отвечу? — изумился Папалексиев. — Да я в законе, понял? И ты для меня никто! И вид у тебя дешевый, и сам ты дешевка. Ша! Терки с тобой тереть не о чем.

Кругом воцарилась тишина, но вскоре она была нарушена четким командным голосом:

— Всем оставаться на своих местах!

Теперь все увидели, что площадь наполняется людьми в камуфляже и в масках. Поначалу Папалексиев с любопытством наблюдал за перемещением крепких ребят в униформе, и это действо его даже развлекало, но внезапно чьи-то неласковые руки стали обыскивать Тиллима, прижав к стене, из-за этого прикосновения у него перемешались все мысли, его сознание охватили проблемы, распространенные на территории с военным режимом.

— В карманах что?! Газовое, огнестрельное, холодное оружие есть?! — все тот же голос прогремел над самым ухом Папалексиева.

— Этот пустой, давай следующего, — сказал кому-то из своих омоновец, завершив обыск.

У Тиллима опять заныла шишка на лбу, и неожиданно для себя он выпалил:

— Хотите принять меня? Послушай, ментура, у тебя кто-нибудь отнимает твой хлеб? Да за меня со всех вас шкуру сдерут вместе с погонами!

Среди роя чужих бредовых мыслей пронеслась и своя, вполне резонная: «Господи, о чем это я?»

— О-о-о! У нас блатной! — заметил омоновец.

Внезапно Тиллим почувствовал, что ему выворачивают руку, в глазах у него помутилось, и, как обычно, захотелось крикнуть: «Коварство!» — но на этот раз резкая боль в руке перебила боль от шишек.

— Братки, вы наши или не наши? — вырвалось у Тиллима.

В ответ его сбили с ног, сильно ударив о землю, со словами:

— Лежи и не дергайся!

Такого поворота событий Папалексиев даже со своим воспаленным воображением предугадать не мог. Боли он уже не чувствовал никакой, потому что страх ее перебил. Лежа на асфальте лицом вниз среди множества таких же, как он, бедолаг, распластанных по всей площади, Тиллим потерял счет времени. В голове его был полный бардак. «Интересно, сколько нужно человеческих тел, чтобы замостить ими всю эту площадь? — фантазировал он. — А что, если людей в два слоя положить? Уйма народу понадобится». Поток сознания Тиллима тек в неизведанное, удаляясь от реальной действительности и насущных проблем сегодняшнего дня. Его вдруг заинтересовало доисторическое прошлое занимаемого им места. Тиллим вообразил себе, что когда-то здесь пасся одинокий мамонт, но наткнулся на первобытных охотников, а эти дикие папалексиевские предки, всегда голодные и жаждавшие крови, тут же его порешили. «Они, конечно же, сняли с него шкуру, обглодали до косточек, а бивни… Интересно, на что можно было выменять бивни мамонта? В общем, порешили беззащитное животное, а что, если и меня того… Нет, не должны. Тогда демократии не было, а теперь вон и Конституция, и Красная книга есть, и прокуратура на страже прав человека. Вот если бы тех охотников кто-нибудь наказывал, то мамонты бы сохранились и люди могли бы их приручить!»

Тиллим почувствовал, что что-то мешает ему думать. Лежа одной щекой на асфальте и не шевелясь, он разглядывал его поверхность и обнаружил вокруг множество мелких остреньких камушков. «Откуда только они берутся, кругом ведь один ровный асфальт. С неба, что ли, падают? Где-то я слышал, что бывает каменный дождь, когда вулканы извергаются, но здесь ведь нет никаких вулканов… Да-а-а, если бы я лежал на гладком асфальте, было бы удобней». Тут Тиллима осенило, что мыслительный процесс затруднен как раз из-за неудобств, причиняемых его бедной голове этими острыми камнями, принесенными откуда-нибудь легкомысленным ветром: «Они же впились мне в висок. Да, город наш засоряется природой, оттого и на асфальте лежать неудобно. Знал бы я об этом раньше, ни за что бы здесь не валялся. Надо выяснить, почему я тут лежу…»

Когда все стихло и казалось, что людей в масках поблизости уже нет, Папалексиев попытался поднять голову. Увидев в двух шагах от себя людей в штатском, дружелюбно разговаривавших с омоновцем, он попытался было спросить их, что происходит, но те, предупредив его, прорычали: «Лежи!» Тиллим сделал вывод, что раз штатские на короткой ноге с милиционерами, значит, «наши». Это его несколько успокоило, и тогда он задумался о своем будущем. Ему было интересно дальнейшее развитие событий. Рядом раздался возмущенный крик Показуева:

— Собственно, что происходит? Произвол какой-то. Разве введено чрезвычайное положение, чтобы прохожих обыскивать? Да по какому праву?! Я директор этого заведения, а все документы в моем заведении, я требую…

— Разберемся, ноги шире, руки на стену! Стоять так! — резко оборвал чей-то командный голос.

Папалексиев опять почувствовал душевный дискомфорт, в то же время ощутил острый приступ любви к свободе, и ему нестерпимо захотелось домой. «Если на этот раз все устроится нормально, ни с какими сумасшедшими бабками и их внучками больше связываться не буду, а может, вообще уйду из мирской жизни в монастырь», — загадал Папалексиев. По причине сильного сотрясения при ударе оземь или просто из-за стрессовой ситуации в голове Тиллима установился порядок, мысли его обрели стройность. У него одна за другой стали рождаться идеи спасения: «Попробовать притвориться мертвым? Что они тогда будут делать? Если станут бить, буду кричать, а если буду кричать, поймут, что я еще живой. Значит, это не подходит… Физически с ними не справиться — они вооружены. Жаль. А ведь был бы каким-нибудь мастером боевых искусств, я бы тут же их раскидал и освободился. — И он на мгновение представил, как крушит этих мордоворотов в масках, кладет их штабелями. — Но что же придумать, как освободиться? А если испугать их припадком паранойи, глаза закатить, задергаться, пену изо рта пустить? Нет, не выйдет: все равно будут бить, они такие… А может, им добро сделать?»

Неизвестно, сколько бы еще Тиллим пролежал так, в печальных раздумьях, если бы мощная рука не подняла его за шиворот и он не услышал грубый приказ:

— Руки на стену! Ноги шире! Выше руки!

При этом на Тиллима обрушился очередной удар. Оглянувшись, он увидел глаза, смотревшие на него через маску. «Добрые глаза, — подумал Тиллим, — но бьет жестоко». Расставив задержанных в самых замысловатых позах, драчун в маске с особым рвением, следуя основному своему предназначению наводить порядок любыми методами всегда и везде, отконвоировал Тиллима к месту сбора всех задержанных. Здесь мордоворот подвел многострадального Папалексиева к лестничному подъему перед входом в «Глобус» и поставил в садистски неудобную позицию. Одна нога истязуемого опиралась на нижнюю ступеньку, другая была утверждена на предпоследней, при этом взгляд его упирался в серую, безупречно отштукатуренную поверхность стены, еще не отмеченную надписями из хрестоматии дворового фольклора. Кроме того, что Тиллиму было неудобно и скучно стоять, над его ухом не смолкал наглый баритон:

— Шире ноги, я сказал! На стену, на стену руки!

Упиваясь собственной значимостью, верзила подошел к нему, потребовал документы и стал повторно обыскивать Тиллима, который беспомощно оправдывался:

— Вы знаете, я стал вчера жертвой карманника. У меня вытащили бумажник, а в нем деньги и документы.

— Молчать! — рявкнул омоновец, державший в руках два дорогих кожаных портмоне, которые он только что извлек из Тиллимовых карманов. — Бумажники твои?

— Нет, что вы! Я их в первый раз вижу. Нет, не мои! — замахал руками Папалексиев.

В одном из портмоне оказался паспорт. Омоновец раскрыл его, и Тиллим, взглянув на фотографию, с ужасом узнал брюнета-кидалу. «А второй бумажник наверняка его сообщника!» — сообразил он, втягивая голову в плечи. Тиллиму было ясно, что вместе с головной болью он унаследовал не только цветистый лексикон кидал, но и их умение виртуозно чистить карманы. «Теперь все! Я настоящий вор, и меня посадят», — дрожа от страха, заключил Тиллим. Милиционер, обрадованный поимкой очередного преступника, удовлетворенно хмыкнул и произнес:

— Понятно — эти вещи не твои. Теперь ясно, чем ты промышляешь, хотя ты, конечно, скажешь, что кто-то тебе подкинул два бумажника, набитых деньгами, в качестве компенсации за твой. В общем, плохо твое дело, парень.

Обратившись к напарнику, милиционер сказал:

— Этой птичке от тюрьмы не отвертеться. Клади все обратно в карман, зови следователя с понятыми.

— А ты стой, не дергайся! — добавил напарник, исполняя приказание.

«Что же произошло? — недоумевал Папалексиев. — Стать почти знаменитым, так подняться и загреметь за решетку!» Страшное слово «тюрьма», равнодушно произнесенное омоновцем, словно что-то обрубило в сознании Тиллима, в один миг переведя прожитую жизнь в категорию безвозвратно потерянного прошлого. Он закусил губу до крови: «Значит, это не сон!» Ничего не соображая, Тиллим сорвался с места и побежал, инстинктивно пригибаясь, словно бы над головой у него свистели пули, но далеко убежать не удалось: верзила догнал его, нанес несколько тяжелых ударов и, прижав к стене, надел наручники. Внезапно осмелев, Папалексиев отпрянул от серой стены и преспокойно уселся на ступеньку на глазах у опешившего от такой наглости бойца отряда милиции особого назначения. Обращаясь к маске, Тиллим промолвил примиряющим тоном: