Камень духов - Александр Кердан

Иван Васильевич отложил рукопись, так и не решив, в какую из двух стопок определить ее. А пока суть да дело, он принялся сжигать другие бумаги. Это заняло много времени.

…Было далеко за полночь, когда Иван Васильевич прислонил кочергу к облицовке камина и с хрустом потянулся. Впервые за последние дни он внутренне расслабился, радуясь своей предусмотрительности. И тут ему послышалось, что у парадного звякнул колоколец извозчика. Прокофьев быстро подошел к окну. Продышал в замерзшем стекле глазок. В свете масляного фонаря ему увиделось, что у подъезда качаются какие-то тени. Новая волна страха ознобила душу. «Визитеры с добром в этакой час не являются!»

Директор метнулся к столу, где рядом со стопой бумаг сиротливо лежала рукопись загадочного лейтенанта. Сгреб ее и все остальные бумаги в кучу, потащил к камину и, не раздумывая больше, сунул в огонь.

В ту ночь свечи горели в кабинетах многих известных домов Санкт-Петербурга. Не гасили их и в личных апартаментах нового императора. Николай Павлович Романов, только что восшедший на престол ценой жизни более чем тысячи двухсот подданных и едва не лишившийся своей собственной, бодрствовал третьи сутки подряд. Это было вызвано государственной необходимостью. А по сути – невозможностью передоверить окончательное подавление мятежа кому-то другому. В списках заговорщиков, полученных от графа Дибича накануне 14 декабря, он, в ту пору еще великий князь, отыскал столько имен генералов, царедворцев или их близких родственников, что теперь не доверял никому. Даже отдавая распоряжения об аресте бунтовщиков своим флигель-адъютантам, Николай ловил себя на мысли, что не уверен в их точном исполнении. А сделать нужно было многое. Прежде всего необходимо срочно организовать комитет или комиссию по расследованию бунта. Кроме того, события на Сенатской ясно показали молодому государю, что нуждаются в реформировании и организация полицейского сыска, и система воспитания юношества. Были и другие дела, не терпящие отсрочки.

Николай Павлович взял за правило лично участвовать в первых допросах – хотелось взглянуть в глаза тем, кто осмелился поднять руку на своего императора. Многих он знал лично: с одними встречался по службе – с марта 25-го и вплоть до декабря будущий император командовал 2-й гвардейской дивизией, в которую входили Измайловский, Павловский, Егерский, Финляндский полки и Саперный батальон, с другими – на светских приемах. Допросы отнимали много душевных сил, но давали понимание, у края какой пропасти оказалась Россия…

Не потому ли в те короткие минуты, когда он оставался один, Николай снова и снова размышлял о своем предназначении, о судьбах огромной страны, доверенной ему Провидением? Кем должен он стать для своего народа?

…В России образ власти, государя, – и это Николаю Павловичу внушалось с детства – всегда неразрывно связывался с понятиями «отец» и «Бог». Оттого и вечное упование на царя-батюшку, и видение в нем помазанника Божия, заступника перед Всевышним за своих подданных. Но отец – это понятие родственное, стирающее грани… И подросшие дети нет-нет да и возомнят себя способными судить дела его, не сознавая, что поднимают длань и на святое – на Божью составляющую любой власти.

Да, в дни междуцарствия убедился Николай в верности суждения, что государь в России, как ни в какой иной стране, это – отец народа, сам патриархальный уклад жизни которого немыслим без отцовской власти. Неспроста триедины в сознании православных – Бог, царь и мир, как столпы национального самосознания, как формула «За Веру, Царя и Отечество!», за которую и живота не жалко. Горе тому государю, который, взойдя на трон, забудет об этом. Крах самой государственности и торжество безверия и беззакония – вот расплата, которая ждет отступника. Чтобы не допустить подобного, православному государю остается со смирением принять на себя крест ответчика за Россию перед Богом, крест отца нации, даже когда перед глазами страшная судьба собственного отца.

Николаю Павловичу было всего пять лет, когда его отец – император Павел Петрович – был задушен гвардейцами, этими верноподданными бунтарями, окружающими престол в ожидании чинов и наград и раскачивающими его, как только золотой дождь прекращается…

Николай Павлович боготворил и любил отца. Павел Петрович отвечал ему и его брату Михаилу взаимностью. Вспыльчивый и вздорный с придворными и со старшими сыновьями – Александром и Константином, Павел Петрович всегда был ласков с младшими мальчиками, много и охотно играл с ними, часто брал с собой на парады и воинские экзерциции. Как-то заметив, что Николай боится раскатов грома, нарочно повез его на артиллерийское стрельбище, где объяснил, что грохот в небесах есть учение небесной артиллерии. И страх перед грозой у мальчика прошел. А вот боязнь высоты осталась. Николай Павлович и теперь не любит выходить на балкон и подниматься на смотровые вышки. Такой же страх угнездился в нем и по отношению к гвардейцам-дворянам. Даже командуя дивизией и проявляя необходимую командирскую требовательность к подчиненным, он постоянно ловил себя на мысли, что вытягивающиеся перед ним во фрунт офицеры носят такие же белые шарфы, каким был умерщвлен его отец. Потому, когда императрица-мать Мария Федоровна рассказала Николаю о пророчестве его царственной бабки Екатерины, успевшей повидать своего третьего внука и восхитившейся его размером и басовитым криком как признаками будущего государя, он почти дословно повторил высказывание своего брата цесаревича: «Что вы, что вы, мадам, задушат ведь, как папеньку…» Оттого и не возликовал Николай Павлович, узнав о тайном завещании Александра передать престол ему, а не Константину. Понимал меру ответственности, равно как и меру опасности. И хотя его с младых ногтей готовили к управлению государством и своему особому предназначению как члена царствующей фамилии, он до самого последнего времени не чувствовал в себе такой готовности. Немало в том повинен был Александр Павлович, всегда державшийся с братом на расстоянии и требовавший от него строгой субординации. Правда, и Николай никогда не питал к брату родственных чувств. Не мог простить ему вольную или невольную причастность к смерти отца, попустительство и покровительство его убийцам. Не вызывали в Николае симпатии двуличие и непоследовательность Александра, прикрываемые радушной улыбкой. И так во всем: в человеческих отношениях, в дипломатии, во внутренней политике… Кому-кому, а Николаю было хорошо известно, что, управляя державой, брат ничего не сделал для своих подданных по собственной инициативе. Все его преобразования – не более чем продолжение реформ их покойного отца, который, несмотря на общее мнение, был государем мудрым и дальновидным. И дарование конституции Польше, и указ о вольных землепашцах готовились еще в недрах администрации Павла Петровича и, если бы не преждевременная смерть их творца, неминуемо были бы приняты еще лет двадцать назад.