Братство волка - Эли Бертэ

Когда Легри вошел в кухню, Фаржо, сидевший у окна, встал и поклонился. Молодой мещанин начал говорить тем фамильярным и покровительственным тоном, которому он научился у Ларош-Боассо.

— Здравствуйте, здравствуйте, Фаржо, — сказал он, — очень рад вас видеть… Но перейдем в маленькую гостиную; там нам удобнее будет разговаривать… Мадам Ришар подаст нам туда две бутылки лучшего вина сию же минуту, неправда ли, мадам Ришар?

Трактирщица очень удивилась. Столь же надменный с низшими, сколь раболепный с дворянами, Легри не имел привычки обращаться таким образом с людьми, подобными Фаржо.

Но друг барона, казалось, не заметил действия, произведенного этим отступлением от его обыкновенной гордости.

Он вошел в соседнюю комнату, и Фаржо последовал за ним. Скоро тот и другой сидели перед столом, на котором красовались принесенные мадам Ришар бутылки.

Легри сначала осыпал пришедшего вопросами обо всех меркоарских жителях, к которым он демонстрировал необыкновенное расположение. Фаржо отвечал лаконично, холодно и как будто остерегаясь чего-то. Легри наскучила эта раздражающая осторожность, он взял бутылку и наполнил стаканы золотистой жидкостью, которая разлила по всей комнате восхитительное благоухание.

— Ну, Фаржо, — сказал Легри приветливо, — вы, наверное, устали от этой утренней прогулки; я думаю, вы не откажетесь выпить со мной…

— Благодарю; я дал себе слово не пить более вина.

— Это хорошо для дурного вина деревенских кабаков, но это вино сенерейское; заведение мадам Ришар славится этим вином во всей провинции. Попробуйте, говорю вам, один раз не беда, черт побери!

Фаржо отвернулся и повторил свой отказ.

— Как вам угодно, — сказал Легри.

Он поднес стакан к губам и с наслаждением медленно потягивал драгоценный нектар. Бывший пьяница оставался бесстрастен.

Разговор продолжался. Один не уставал спрашивать, другой отвечал, как правило, односложно. Легри узнал, что после неудачной охоты в Меркоарском лесу графиня де Баржак, верная своему решению, ни разу не надевала амазонку, что она не ездила больше верхом, не выходила без Моньяка и нескольких слуг, что она жила уединенно, казалась печальной и задумчивой.

Несмотря на то что эти подробности были интересны, Легри не продвигался к цели данного ему поручения. Он все думал, как бы искуснее приступить к допросу; но Фаржо не предоставлял ему желанного случая, и время шло, не принося результата.

«Дело никак не сдвинется с мертвой точки, да и как ему сдвинуться, — думал Легри, — если чертов старик действительно излечился от пьянства… Черт меня побери, если я не узнаю, как сладить с этим проклятым лесничим или кто он там…»

Фаржо, которому тоже наскучила эта бесполезная болтовня, наконец встал.

— Я рассказал обо всем, о чем вы меня спрашивали, мосье Легри, — сказал он. — В свою очередь позвольте мне исполнить данное мне поручение… Могу я сообщить моим господам, что барон Ларош-Боассо выздоравливает?

— Вы можете даже сообщить им, что он совершенно выздоровел; мой благородный друг поговаривает уже о том, что скоро поедет верхом.

— Это доставит удовольствие кавалеру де Моньяку, который с нетерпением ждет, когда барон оправится от своей раны.

— Откуда у кавалера такой интерес к здоровью барона?

— Не знаю… И вы также, мосье Легри, здоровы и свежи. Стало быть, ваша помощь уже не нужна барону; говорят, что вы то уезжаете отсюда, то приезжаете сюда.

— Разве кавалер осведомляется также обо мне? — спросил Легри с видом беспокойства.

— Конечно, он интересуется вами точно так же, как бароном; он расспрашивает как нельзя подробнее и о нем и о вас.

— Надо же, какая честь! Дело вот в чем, Фаржо: барон не бережет себя и силы медленно к нему возвращаются. И если бы я постоянно за ним не присматривал, он бы уже допустил какую-нибудь неосторожность… Не торопись же сообщать благоприятные известия доброму кавалеру де Моньяку. Я надеюсь, что через две недели Ларош-Боассо будет в состоянии держаться на ногах и сам я освобожусь от всяких забот о нем.

Легри рассчитывал, что они с другом к тому времени уже уедут из окрестностей Меркоара.

— Я исполню это поручение, — ответил Фаржо. Он хотел выйти. Легри, на минуту смутившийся от того чрезмерного интереса, который кавалер де Моньяк проявлял к нему, вдруг вспомнил о настоящем положении дел.

— Постойте еще минуту, мой добрый Фаржо, — дружески продолжал он, — я вижу вашу печаль, огорчающую меня. Я знаю о вашем несчастье, и мне хотелось бы утешить вас. Скажите, Фаржо, разве вам хорошо в Меркоаре? Разве к вашему несчастью в замке проявляют то уважение, которого оно заслуживает?

Эти дружеские слова должны были бы произвести большое впечатление на Фаржо, который, всегда мрачный и угрюмый, терзаемый угрызениями совести, не привык слышать слова сочувствия. Однако он отвечал с горечью:

— Уважение? Какое уважение могут ко мне иметь? Там все меня обвиняют и презирают. Меня взяли в замок, но это из жалости, а может быть, и из уважения к покойнице дочери. Меня не любят; я издохну, как собака под кустом, и никто обо мне не пожалеет… Потом, — продолжал он суровым тоном, — разве я не заслужил всего этого, а может быть, и худшего?

— Почему же? Разве вы виноваты, что бедная девушка решила непременно идти за вами в лес, несмотря на настойчивые убеждения Гран-Пьера? Разве вы сами побудили ее совершить этот неблагоразумный поступок? Это всего лишь несчастный случай, в котором было бы несправедливо винить вас.

— Вы так думаете? — спросил Фаржо, и лицо его посветлело. — Я уже говорил себе это, но другие, в особенности меркоарский аббат, утверждают другое.

— Садитесь и поговорим как добрые друзья. Тот, кто старается вас мучить, имеет, может быть, свою причину на это, но люди беспристрастные, как я и мой достойный друг Ларош-Боассо, могут только сожалеть о вас. Виноват в этом только проклятый зверь, которого мы отыщем и убьем, когда выздоровеет барон.

— О, позвольте мне помочь вам… Я вам помогу! — с жаром закричал Фаржо. — Я могу помочь вам напасть врасплох на этого гнусного зверя… Итак, — продолжал он совсем другим тоном, — барон находит, что мне не стоит упрекать себя в том, что произошло с моей дочерью?

— Надо быть очень глупым или очень злым, чтобы думать иначе. Повторяю, Фаржо, вам старались внушить эти вещи, чтобы извлечь из этого выгоду… Вы говорили мне, что меркоарский аббат старается смутить вашу совесть незаслуженными упреками?

— О, вы правы, — сказал лесничий с выражением ненависти, — этот аббат хотел от меня кое-чего… Теперь я уверен, что он действовал по наущению фронтенакских бенедиктинцев… Но хотя я почти обезумел от горя, я был так же хитер, как и он, и он не добился того, чего хотел.