Другая музыка нужна - Антал Гидаш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вольно! — сказал подпоручик и подчеркнуто, обращаясь на «вы», добавил: — Садитесь, Новак!
Подвинул к нему портсигар.
Подпоручик не знал, с чего начать. Можно было подумать, что он забыл даже, для чего и позвал капрала, Оба молча курили.
Новак примостился на краешке лавки, готовый в любую минуту вскочить. Эгри налил коньяку в две стопки.
— Жалуете? — спросил он, указывая на коньяк и только для того, чтобы сказать что-нибудь.
— Да, не прочь.
— Я тоже не противник.
Потом задумался и махнул рукой.
— Впрочем, суть не в коньяке.
Новак не ответил. Ни тени улыбки не появилось у него на лице. «За каким чертом он позвал меня?»
Эгри чувствовал недоверие Новака, но не знал, как его рассеять. Снова наполнил стопки. Выпили. Помолчали.
— Скажите, Новак… — заговорил подпоручик, разглядывая темно-бурый коньяк, словно он и занимал его больше всего, словно о коньяке и хотел он спросить. — Скажите, Новак…
Но продолжить не мог. Кривая дверца, тихо скуля, отворилась, и снова показалась голова Шиманди.
— Дурак, чего лезешь опять? — гаркнул подпоручик.
— Не извольте гневаться, — прошептал Шиманди и виновато взял под козырек. — Прибыл командир батальона вместе с командиром полка и с ними видимо-невидимо офицеров. Чтой-то не к добру, господин подпоручик…
— Ну вот, задребезжал, как испорченный будильник!
— Смотр проводят…
И вправду в землянку врывались громкие голоса.
— Что тут у вас такое? Фронт или бордель? В «жучка» играете? В домино? В карты? Я вам покажу!.. Банда бунтарей! Скоро мы покажем вам, где раки зимуют!.. У-у, сброд несчастный!..
Эгри вскочил, быстро натянул китель, застегнул на все пуговицы, напялил офицерскую фуражку и, выходя из землянки, бросил вытянувшемуся у него за спиной Новаку:
— Ступайте к своему взводу! Бегом! Предупредите народ! Шут бы побрал этого старого осла!..
Как раз этими «шут бы побрал!» и «старым ослом» невольно и расположил он к себе Дёрдя Новака.
3
Новак прибежал в свой блиндаж. Выставил взвод к амбразурам. Явившийся вместе со своим начальством майор с места в карьер начал орать во всю глотку. Полковник выжидающе молчал. Казалось, он проверяет и самого майора. Сопровождавшие его офицеры с любопытством поглядывали то на полковника, то на майора, то на солдат. Лица офицеров, точно всех их размножили на гектографе, были одинаково строгие, хотя кое-кто из них с трудом сдерживал смех.
Образцовый порядок во взводе у Новака только пуще взбесил майора, но он решил его не замечать, думая так лучше угодить полковнику.
Новак громко отдал рапорт, выпустив такой словесный залп, словно проглотил перед этим пулеметную ленту.
— Господин майор, честь имею доложить, четвертый взвод третьей роты цвайундцванцигского батальона, — стрекотал он точно пулемет, — занимается стрелковой подготовкой.
— В присутствии господина полковника положено докладывать не мне, а ему! — заорал майор. — Господин подпоручик! Это не фронт! Это бордель!.. Скандал!.. Немедленно провести занятия по дисциплинарному уставу! Субординации не знаете! Рядовой обязан знать все вышестоящее начальство от прапорщика до его величества императора Франца-Иосифа… Разобрать винтовки!.. Смазать! Собрать!.. Повторить правила штыковой атаки!.. Осмотреть одежду!.. Осмотреть рюкзаки!.. После обеда — два часа отдыха! Потом опять за дело! Я вам покажу, я вас в бараний рог согну, шайка бунтарей!.. Покажи свою винтовку! — гаркнул он вдруг на Габора Чордаша.
Чордаш со степенной медлительностью крестьянина снял «манлихер» с плеча и передал его майору с таким выражением лица, будто его попросили снять сапог и показать. Взбешенный этой медлительностью, майор крикнул по-немецки «Schwein»[16] и влепил пожилому солдату пощечину.
Полковник круто повернулся, повернулся и майор, свита пропустила их вперед, и все зашагали обратно в деревню.
Эгри смотрел вслед полковнику, майору и их свите, которые шагали с такой энергией, будто направлялись в ставку побежденного врага диктовать условия безоговорочной капитуляции.
4
После обеда солдаты новаковского взвода, забыв совсем про утреннюю суматоху, про теорию штыковой атаки, про опостылевшие «винтовку собрать», «винтовку разобрать» и прочее, а также повеселев от горячего супа, уселись кучками и разговорились — кроме тех, конечно, кто после обеда улегся спать. Поверяли друг другу разные «достоверные» слухи: о победах, поражениях, о том, какая страна просит перемирия, а больше всего о том, когда окончится война. Кое-кто рассказывал сказки, другие — в который раз! — перечитывали пришедшие из дому письма; потом кто-то тихо затянул песню. В такое время обычно разучивали новые песни, привезенные из тыла теми, кто недавно приехал на фронт.
Где вода днестровская гудит,
Там лачужка бедная стоит.
Из досок сколочен бедный дом,
Грусть-печаль ютится нынче в нем.
Слезы стариков моих текут,
Ручейком по камешкам бегут,
Ручеек тот в море слез влился,
В нем потонет царь, что бел с лица.
Песня пришлась по душе. Она была такой грустной, будто ее нарочно для них сочинили. В ней плескался и Днестр, что протекал недалеко, и белолицый царь тонул в Днестре… «Царь, король, император? Не все ли равно?» — думали все заодно с Шиманди.
…Вдруг грохнуло орудие. И звук был такой, будто где-то совсем рядом пролаяла гигантская собака, тут же потеряла голос и теперь издавала только протяжный хрип. Поросшие соснами горы, словно выставленные заслоном с двух сторон, отозвались на грохот прерывисто и глухо; казалось, они с ужасом спрашивали: кто и почему нарушил задушевную песню?
А потом — как в деревне: стоит только залаять одной собаке, как все остальные хором подтягивают ей, сразу заухало, загрохотало множество орудий.
Никто не понимал, откуда идет на них этакая страсть.
В окопах воцарилось беспокойство. Пушечный гром все нарастал. Громыхания то сливались воедино, то отскакивали друг от друга. Неистовый поток звуков, сотрясавших землю, становился все оглушительней. Казалось, грохоча и угрожая, катятся на них чугунные колеса, каждое величиной с гору: «Задавим!..»
Ошеломленные солдаты стали осторожно выглядывать в амбразуры. Далекие русские позиции не были видны. Только у самого горизонта выскакивали коротенькие хвостики дыма, потом их становилось все больше и больше, и секунд через пять или десять с оглушительным грохотом обрушивались завывающие волны выстрелов.
5
После обеда Эгри крепко уснул. Но вдруг его тряхануло, и он очнулся. В полусне выглянул в грязное оконце задней стенки землянки. Открылось крошечное пространство, но и по нему можно было заметить, что солнце стоит уже низко. Однако проснувшийся подпоручик не сразу сообразил, утро это или вечер, и пробурчал в раздумье: «Окно выходит на запад… Стало быть…» Во всяком
