Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

До свиданья.

Ваш П. Чайковский.

Вчера провел вечер в народном театре и смеялся много. Комизм итальянцев груб, лишен тонкости и грации, но увлекателен донельзя.

102. Чайковский - Мекк

Флоренция,

20 февраля / 4 марта 1878 г.

Сегодня канун последнего дня карнавала. На улицах необычайное оживление, но далеко не то, что бывает в эти дни в Риме, судя по описаниям. Ходят по тротуарам группы переодетых, но не замаскированных мужчин и поют песни хором. На Lungarno и в Cascine, где я гулял сегодня перед обедом, была просто давка и множество богатых экипажей с расфранченными дамами и изящными господами. После обеда я отправился в один из многочисленных здешних театров, где должна была даваться новая опера какого-то неизвестного маэстро: “I falsi monetari”. Театр этот называется “Arena Naziоnale”. Он переделан, по-видимому, из громадного цирка. Дешевизна мест необычайная. Я заплатил семьдесят сантимов за вход и пятьдесят за posto distinto [нумерованное место], т.е. за одно из лучших мест. Помещение громадное, народу видимо-невидимо, мужчины курят, певцов едва слышно, музыка пошлая и бездарная до поразительной степени, жарко, душно. Я едва высидел акт и нашел, что гулять на чистом воздухе гораздо приятнее. Ночь восхитительная, теплая, небо усеяно звездами. Хороша Италия! Теперь, нагулявшись, я пришел домой и почувствовал желание поговорить с Вами, мой несравненный и дорогой друг. Окно Открыто. Я с наслаждением вдыхаю ночную свежесть после жаркого весеннего дня. Как мне странно, жутко, но вместе и сладко думать о далекой, невыразимо любимой родине! Там еще зима. Вы сидите в своем кабинете, быть может, у топящегося камина. Мимо Вашего дома проходят укутанные в шубы москвичи и москвички, среди тишины, не нарушаемой даже шумом экипажей благодаря санной дороге. Как бесконечно далеки мы друг от друга: Вы - среди зимы, я - в стране, где деревья уже зеленеют и где я пишу это письмо у открытого окна, в одиннадцать часов вечера! И между тем, я думаю об этой зиме не с отвращением, а с любовью. Люблю я нашу зиму, долгую, упорную. Ждешь не дождешься, когда наступит пост, а с ним и первые признаки весны. Но зато какое волшебство наша весна своей внезапностью, своею роскошною силой! Как я люблю, когда по улицам потекут потоки тающего снега, и в воздухе почувствуется что-то живительное и бодрящее! С какой любовью приветствуешь первую зеленую травку! Как радуешься прилету грачей, а за ними жаворонков и других заморских летних гостей! Здесь весна подступает тихими шагами, понемножку, так что и не сумеешь определить с точностью, когда она установилась. И могу ли я умиляться при виде зеленой травки, когда и в декабре и в январе я имел ее уже перед глазами?

Но если нечего особенно умиляться, то все-таки нельзя не находить большое наслаждение в роскошных свойствах итальянской природы и итальянского климата. Боже, избави меня вечно жить в этой чудной стране, но побывать в ней очень приятно, особенно теперь, когда тихо подкрадывающаяся весна уже успела принести с собой цветы и тепло. Я нахожу, что Вам необходимо в будущем году прожить три-четыре зимних месяца в Италии. Насколько я знаю, Вы страдаете от холода и с трудом переносите суровость русской зимы. Как же Вам не устроиться в Италии? Это просто нужно для Вашего здоровья. Есть люди, как я, для которых холодный климат есть чистая благодать: таков мой организм, и мне подобает жить зимой в России. Другие, как Вы, не переносят холода и оживают вполне только в теплом климате, и если Ваши дела и семейные обстоятельства не помешают Вам оставить Москвы, то Вам непременно нужно это сделать. Мне было бы грустно, если Вы бы надолго уехали за границу. Меня радует мысль, что Вы живете в моем городе, но я очень, очень желал бы для Вашего физического благополучия, имеющего столь великое влияние и на нравственное, чтоб Вы часть зимы, самую жестокую, проводили в Италии. Мне жаль Вас, дорогая моя Надежда Филаретовна! Очевидно, жизнь, которую Вы ведете в Москве зимой, не отрадна, если Вам из-за холода приходится так безвыходно оставаться дома. Между тем, несмотря на превосходные материальные условия, Вы принуждены жить не так, как бы Вам хотелось. Грустно думать, что даже и большое богатство не дает Вам полной свободы. Как я буду рад в будущем январе получить от Вас письмо из Неаполя, из которого я узнаю, что Вы вполне наелаждаетесь жизнью, насколько это “вполне” возможно!

Помните, я писал Вам из Флоренции про мальчика, которого слышал вечером на улице и который так тронул меня своим чудным голосом. Третьего дня, к моей несказанной радости, я нашел опять этого мальчика; он опять мне пел: “Perche tradir mi, perche lasciar mi” [“Зачем изменять мне, зачем покидать меня”], и я просто изнывал от восторга. Я не помню, чтобы когда-нибудь простая народная песня приводила меня в такое состояние. На этот раз он меня познакомил с новой здешней песенкой, до того прелестной, что я собираюсь еще раз найти его и заставить несколько раз спеть, чтоб записать и слова и музыку. Приблизительно она следующая (воспевается какая-то Pimpinellа; что это значит, не знаю, но узнаю непременно):

Как жаль мне этого ребенка! Его, очевидно, эксплуатируют отец, дяди и всякие родственники. Теперь, по случаю карнавала, он поет с утра до вечера и будет петь до тех пор, пока голос не пропадет безвозвратно. Уже теперь в сравнении с первым разом голос слегка надтреснут. Эта надтреснутость прибавляет новую прелесть феноменально симпатичному голосу, но это не надолго. Родись он в достаточном семействе, он, может быть, сделался бы впоследствии знаменитым (певцом) артистом. Вообще нужно пожить несколько времени в Италии, чтобы признать за ней безусловное первенство в вокальном искусстве. На каждом шагу слышишь здесь на улице превосходные голоса, и не далее, как в эту минуту, я слышу вдали очень красивый голос, во все горло распевающий высоким грудным тенором какую-то песню. Даже если голос и не особенно красив, то всякий итальянец - хороший певец по своей природе. У них правильная. emission de voix [постановка голоса] и уменье петь всей грудью, не горлом, не в нос, как у нас.

Последние дни доживаем мы здесь. В четверг 24 февраля (17 марта) едем в Clarens и, по всей вероятности, прямо, не заезжая даже в Соmо. Вчетвером не так-то удобно ездить с частыми остановками. Модест мучится угрызениями совести; он так увлекся музеями, церквами и всякими другими достопримечательностями, что Коле приходится мало учиться. Да и мне уж довольно гулять среди шума и роскоши Флоренции. Представьте, что я до сих пор не получил ни единого отзыва о моей симфонии от московских друзей. Это очень странно.

До свиданья, дорогая моя.

П. Чайковский.

103. Чайковский - Мекк

Флоренция,

23 февраля /7 марта 1878 г.

Через два часа мы уезжаем. Сейчас я получил письмо Ваше, дорогой друг. Я уже начинал беспокоиться, почему-то вообразил, что Вы нездоровы, и колебался, уж не телеграфировать ли Вам. Теперь я уеду спокойный и счастливый. Обстоятельнее буду отвечать Вам из Швейцарии.

Я глубоко тронут письмом Вашим. Как я ни привык и ни избалован изъявлениями неоцененной дружбы Вашей, сделавшейся теперь краеугольным камнем моего счастья и спокойствия, но при каждом новом письме приходится снова удивляться изумительной доброте Вашей. Благодарю Вас, Надежда Филаретовна, за все, за все. Приходится снова повторить то, что я уже говорил не раз: я был бы счастлив, если б судьба дала мне случай на деле доказать Вам мою благодарность. Из Кларенса я подробно отвечу Вам.

Надежда Филаретовна! После долгого размышления мы с братом решили не заезжать в Соmо и отложить посещение его или до начала апреля или даже вовсе отказаться от него. Причина следующая. Модеста так теперь мучит совесть за то, что он в течение двухнедельного пребывания во Флоренции запустил свои занятия с Колей, что ему не доставит удовольствия краткое пребывание в Bellagio, сопряженное с переездами и по необходимости снова отдаляющее его занятия. Между тем, в Кларенсе уже все приготовлено для нашего устройства, и с первого же дня мы опять установим правильную и тихую жизнь, для которой Villa Richelieu представляет необыкновенные удобства. Представьте одно то, что мы будем там одни, совсем одни, точно в своем замке. Да и я непрочь опять очутиться в тихом уголке и позаняться. Пытался я здесь писать по утрам маленькие пьесы, но, во-первых, как-то трудно всей душой отдаться труду, когда кругом так много соблазнов, а во-вторых, с утра до вечера раздаются всякие музыкальные звуки. Англичанки у нас в гостинице вечно упражняются на фортепиано, напротив моего окна кто-то играет весь день тромбонные упражнения, на улице поют или кричат. Я заказал себе фортепиано и хочу вообще помузицировать. С тех пор как я уехал из России, только в Вене пришлось несколько раз играть в четыре руки, а то я не дотрагивался до фортепиано.