Ведьма и князь - Симона Вилар

Однако обсуждать все же придется. Уже второй месяц киевское войско стоит на постое в Искоростене, кормится за счет жителей, воины спят в местных избах, требуют корма своим коням, подарков спрашивают. А так как войско посадника Свенельда немалое, жители Искоростеня стали роптать, жаловаться князю на тяжесть поборов. И просили: мол, отправь, кормилец-князь, оглоедов киевских из города, пока те совсем все закрома не опустошили, не разграбили последнее. К полюдью киевлян местные вроде уже привыкли, но еще не бывало такого, чтобы дружина посадника столько времени в одном месте сиднем сидела. Ни один город не сможет долго вынести этого без ущерба для себя, особенно если все знают, что по договору с Русью полюдники должны равномерно расселиться по селищам и погостам, разъезжать, собирая дань, но нигде подолгу не оставаться, чтобы не вводить местный люд в расходы.

Свенельд, наконец, отпустил псаря, сел, опершись спиной о бревенчатую стену, вздохнул.

– Я знаю, о чем толковать станешь, Мал пресветлый. Но ты только вслушайся, какое ненастье на дворе. То дождь, то снег, то гололедица. Вот распогодится немного, и мы тронемся помаленечку.

Из-за ставен терема доносились малоприветливые звуки: ветер завывал, обрушиваясь порывами, шуршало неприятно ледяной крошкой, из всех щелей тянуло стылым холодом. Погодка и впрямь не радовала уже, которую неделю. Мороз не держался, сеяло то дождем проливным, то мокрым снегом, а пронизывающий ветер дул не переставая, выл в зарослях, ревел в чащах и нагонял угрюмые низкие тучи, из которых вновь попеременно шел то снег, то дождь. И отправляться в путь в такую погоду мало кому хотелось. Но все же Мал не отступал от своего:

– Али твои витязи глиняные, что страшатся раскиснуть? Али они не воины, а девки красные, опасаются, что личико ветром обдует?

Ну, то, что дружинники киевские не девки, древляне знали. Не единожды уже бунтовали против них, однако всякий раз киевская рать сгибала строптивых, принуждая к покорности. Еще при Олеге Вещем так повелось, да и князь Игорь подмял восставших было древлян, обложив еще большей данью. Не так давно собирались и колдуны местные запугать страхами, но тоже ничего не вышло: положила злобных чудищ дружина Свенельда, сам он отличился, выйдя на единоборство со змеем-смоком[104]. И победил. Ныне баяны и кощунники[105] сладкоречивые о том рассказывают по всей Руси, хотя мало кто верит, что могло случиться подобное, что не приукрасили рассказчики. Герой должен быть богатырем, о котором послушать любо, но видеть которого никому не доводилось. А Свенельд – вот он. Все уже к нему привыкли, любят порассуждать о том, что изнежен посадник древлянский, что вокруг княгини Ольги ходит да обхаживает ее, что корыстен и никогда своего не упустит. Кто же поверит, что он самого смока одолел? Однако дружина ценит и уважает Свенельда. И за удаль, и за веселый незлобивый нрав, и за то, что знает, как самому обогатиться, и как товарищей своих боевых не обидеть. Кмети его едва ли не самые видные в русском воинстве – в корзно[106] богатых, в мехах, а как на дело идут, все в доброй броне появляются – в мелкочешуйчатом булате, в прочных кольчужных рубахах серебристых, в высоких шлемах-шишаках. И таким витязям прятаться от непогоды у каменок в избах древлянских?

Мал вновь стал уверять посадника, что становища для его людей уже готовы, в лесах и на болотах тропы проложены для передвижения полюдников, закрома полны, чтобы было чем потчевать их. А здесь гости киевские уже, почитай, последний кисель у жителей допивают, который те берегли к приходу Старика Мороза[107].

Свенельд посмеивался, слушая Мала. Сидел, откинувшись на лавке, сам пригожий, нарядный. Одет был в желтую рубаху до колен с темно-зеленой узорчатой каймой. На перехватывающем рубаху поясе мерцали желтоватые камни янтаря, на шее красовалось ожерелье из кованого золота – гривна. Посадник был хорош собой: с правильными чертами лица, светлыми, как ячменная солома, волосами с красивым золотистым отливом. Волосы его аккуратно подрезаны над темными бровями и у висков, а сзади свободно падают на спину.

Смотревший на посадника из-за колонны волхв Малкиня испытывал невольное раздражение, оттого что этот варяг киевский выглядит таким значительным и нарядным. Ведь всего лишь варяг приблудный, сумевший возвыситься при князьях Руси. А Мал Древлянский – единственный потомок прежних вождей древлян, которого некогда пощадили, когда остальных повырезали. В Мале течет древняя благородная кровь, а рядом со Свенельдом он мужик мужиком, несмотря на яркие парчовые одежды, на опушенную соболем шапочку. Телом Мал рыхл и тучен, ноги короткие и косолапые, бороденка, правда, хоть и подрезана аккуратно, но в красном круглом лице не чувствуется никакого величия: нос-пуговка между толстыми щеками утопает, глазки невыразительные по сторонам бегают, словно князь в растерянности и страхе перед этим холеным красавцем, который и не слушает его просьб, а думает лишь о том, как бы отвадить надоевшего ему «друже Мала», так чтобы тот не обиделся, – Малкиня хорошо читал эти мысли Свенельда. И тогда Малкиня решился выступить вперед.

– Послушай нас, пресветлый боярин-посадник. Ты вот на месте сидишь, в дела не вникая, а того не ведаешь, что воевода твой, ярл Торбьорн, напраслину на тебя возводит.

Свенельд только чуть покосился на волхва, и Малкиня остро ощутил повеявшую от него враждебность, почти полностью заглушившую прежнюю благодушную лень.

– Врешь, волхв! – Зеленые раскосые, как у рыси, глаза Свенельда нехорошо сузились. – Торбьорн – побратим мой боевой и друг верный. Мы с ним не одну сечу плечом к плечу выстояли, и он никогда словом дурным меня не опорочит. Так что напрасно клин между нами хочешь вбить, кудесник, песий бог тебе в помощь!

Малкиня не отреагировал на злые слова Свенельда. Они уже не первый раз с ним схлестываются, даже теремные девки-чернавки, и те усвоили, что советник их князя и посадник еле терпят друг друга. Но Малкине-то что с того?

– Серчай или не серчай, Свенельд, а тот же Торбьорн не далее как сегодня утром сказывал в дружинной избе, что зря ты киевским оружейникам на большаке нашем торг позволил вести. Знаю, знаю, ты о выгоде торговцев из стольного града печешься, ведь они и тебе часть от выручки обещали давать. Да только Торбьорн твердит, что как бы то оружие каленое, лучшими кузнецами киевскими кованное, древляне против Киева не повернули. Ведь и Олег когда-то торговлю булатом тут не разрешал, и Игорь сказывал: какие бы торги с древлянами ни велись, но оружия не должно быть в торговом обороте. Ну, мы-то с Малом ведаем, что это напраслина, что древляне давно дружат с Русью, однако Торбьорн речи такие ведет, а воины твои слушают и свое кумекают.