Самурай. Легендарный летчик Императорского военно-морского флота Японии. 1938–1945 - Сабуро Сакаи

Оба аэродрома практически перестали существовать. Казалось, что никто не сможет приземлиться, но летчикам каким-то образом удавалось лавировать среди глубоких воронок, которыми были покрыты обе посадочные полосы.

Противник непременно должен был вернуться. Но что мы могли поделать? Даже если бы каждый из летчиков сбил по нескольку истребителей противника, мы были бессильны помешать бомбардировщикам разрушать наши аэродромы и оборонительные сооружения. Весь день до самой ночи офицеры штаба пытались найти решение вставшей перед нами дилеммы. Никто не отдыхал в тот день. Команды наземного обслуживания трудились до рассвета, очищая взлетно-посадочные полосы и засыпая воронки.

Летчикам ничего не сообщили о происходившем на совещании офицеров штаба. Разместившись в нескольких уцелевших палатках и хижинах, мы рано легли спать, чувствуя, что с утра нас ожидает новый налет.

Противник не обманул наших ожиданий. Все истребители снова поднялись в воздух. Результат оказался намного хуже, чем мы предполагали. Всего девять Зеро, большинство из которых получили серьезные повреждения, вернулись на аэродром. В трех боях мы потеряли семьдесят один из восьмидесяти находившихся на острове истребителей.

И снова нам не удалось противостоять бомбардировщикам. К тому же точность бомбометания значительно возросла. Настоящий хаос царил на Иводзиме, большинство наземных построек были разрушены, воронки снова изрыли взлетно-посадочные полосы. На земле осталось всего восемь бомбардировщиков, восемь спрятанных в укрытиях торпедоносцев. Почти все остальные находящиеся в ремонте и в укрытиях бомбардировщики и истребители были уничтожены.

После приземления мы поплелись на командный пункт. Ни у кого не было ни желания, ни сил говорить. Уставшие и расстроенные, мы расселись на земле и стали наблюдать за мечущимися из конца в конец аэродрома людьми из наземных служб, которые засыпали воронки и тушили горящие постройки.

Через несколько минут из палатки командного пункта вышел Накадзима и медленно подошел к нашей группе. Поднявшись, мы застыли по стойке «смирно». Махнув рукой, командир подал нам знак сесть. Он был явно чем-то возбужден, голос его, когда он начал говорить, срывался от волнения. Он сообщил, что офицеры штаба проспорили всю ночь, но так и не пришли к решению относительно того, каковы в дальнейшем должны быть наши действия против американцев. Одна группа офицеров утверждала, что выбора у нас нет и бессмысленно бросать все силы на перехват самолетов противника. Через несколько дней мы могли вообще остаться без самолетов. Поэтому единственным выходом они считали нанесение всеми имевшимися в нашем распоряжении силами ответного удара по американскому соединению, обнаруженному одним из наших самолетов-разведчиков в 450 милях к юго-востоку от острова.

Вторая группа офицеров в принципе была согласна с планом нападения на противника. «Но, – выдвигали они свои аргументы, – что могут всего девять истребителей и восемь одномоторных бомбардировщиков сделать с целым флотом противника? Американцы способны поднять со своих авианосцев сразу несколько сотен перехватчиков». Именно этот американский флот 20 июня у Марианских островов уничтожил практически все наши базировавшиеся на авианосцах самолеты.

Спор, сообщил нам Накадзима, завершился, когда командир нашей части, капитан Кандзо Миура принял окончательное решение нанести удар по американскому флоту. Миура назначил датой вылета 4 июля – День независимости США.

Но нанести удар так, как планировалось, нам не удалось. Предвидя, что мы можем воспользоваться удобным случаем для рейда, американцы совершили налет на Иводзиму утром 4 июля, оставив от находящихся на острове объектов одни дымящиеся развалины.

Мы не смогли даже взлететь. Взлетно-посадочные полосы снова оказались выведенными из строя. Мы сидели вокруг командного пункта, пока офицеры штаба спорили, что следует предпринять. Капитан Миура (как мы потом узнали) отказался изменить свое решение. «Мы теряем последние силы, – заявил он офицерам штаба. – Нас ожидает бесславный конец, если мы будем продолжать вести только оборонительные бои. Что нам делать? Оставаться здесь и смотреть, как сбивают наши последние самолеты, а флоту противника тем временем ничто не угрожает? Нет! Мы станем атаковать, и прямо сегодня! Как только приведут в порядок взлетные полосы, все самолеты должны быть подняты в воздух».

Накадзима подробно рассказал нам о происходившем на совещании.

– Я понимаю, – подвел он итог, – куда и зачем мы вас посылаем. Не стану кривить душой, вы летите на верную смерть. Но… – он замялся, – решение принято. Вы должны лететь. – Он оглядел собравшихся. – И пусть вам сопутствует удача.

Командир вытащил из кармана лист бумаги и зачитал фамилии выбранных для выполнения задания летчиков, которым, похоже, было уже не суждено вернуться назад.

Волнения среди летчиков не наблюдалось. Каждый, услышав свою фамилию, вставал и отдавал честь. Моя фамилия оказалась в списке девятой по счету. Мне предстояло вести вторую тройку истребителей. Муто, пожалуй, лучший летчик среди нас, должен был вести третью тройку. Возглавлять эскадрилью Накадзима поручил одному из лейтенантов.

Явно раздосадованный Накадзима подошел ко мне и положил мне руку на плечо.

– Мне очень жаль, что приходится посылать тебя туда, дружище, – пробормотал он. – Но, – он горестно вздохнул, – ничего другого, похоже, нам не остается. Сакаи, я… удачи тебе!

Я не нашел, что ему ответить. Я просто протянул руку. Мы молча обменялись рукопожатиями, и Накадзима ушел.

Наша группа стала расходиться. Выбранные для выполнения задания летчики отправились укладывать свои личные вещи. Я смотрел на привезенные с собой на Иводзиму вещи и думал о людях, которым предстоит доставить их семьям погибших. Что будет с моей матерью, когда ей вручат этот сверток и сообщат, что со мной случилось?

Несколько часов пролетели очень быстро. Какая горькая ирония, думал я. Всего несколько дней назад, когда за мной охотились пятнадцать истребителей противника, каждая минута казалась мне вечностью.

Ко мне в палатку зашел Муто и спросил, что я думаю о порученном нам задании. Я несколько секунд молча смотрел на него.

– Муто, я… я не знаю. Что я думаю? Ни о чем хорошем я не думаю. Когда мы доберемся до кораблей, там нас встретят десятки истребителей противника. Могу сказать одно… у нас есть приказ. Мы полетим. Вот и все.

Мне было жаль этого молодого летчика. Сам я больше не представлял ценности для своей страны. Будучи полуслепым, я испытывал огромные трудности, заставившие меня уклоняться от столкновения даже с неопытными американскими летчиками, а это явно свидетельствовало о моих ограниченных возможностях успешно вести воздушный бой. Но Муто… он был Нисидзавой, Отой и Сасаи в одном лице. Великолепный летчик. Сегодня ему было не место в одном строю с нами. Лишать его жизни, посылая на заранее обреченное на провал задание, было явной глупостью. Он мог бы послужить свой родине, сбив десятки самолетов противника. А теперь… бессмысленная гибель!

Муто, разумеется, был далек от подобных мыслей. Выслушав меня, он улыбнулся.

– Ладно, Сакаи. Я знаю. Если боги окажутся благосклонны… – Он пожал плечами. – В противном случае давай умрем вместе, как и положено настоящим друзьям.

Через час все отобранные для выполнения задания летчики выстроились перед командным пунктом. Позади палатки на высоком флагштоке на ветру развевалось огромное белое знамя. На белом полотнище были начертаны иероглифы старинного изречения, чей буквальный смысл можно было перевести как: «Мы верим в милостивого бога войны». Знамя представляло собой точную копию штандарта одного из японских военачальников, жившего в XVI веке, когда бесконечные гражданские войны сотрясали всю Японию.

В Лаэ летчики никогда не прибегали к подобным средствам психологического воздействия для укрепления своего боевого духа. Во всей этой напыщенности я видел лишь проявление нашей слабости. Она свидетельствовала о регрессе мышления наших офицеров, пытавшихся черпать силы из древности, когда исход войны по большей части решали мужество и умение сражаться каждого в отдельности. Но с тех пор минули века! Я не был штабным офицером, не разрабатывал операций, и, Бог свидетель, стратег из меня бы не вышел. Но я не мог не видеть очевидного. Наши офицеры прибегали к тому, что иначе чем колдовством не назовешь. Играя на патриотических чувствах, они пытались убедить не только своих подчиненных, но и самих себя, что мы способны восполнить огромные потери проявлением эмоций и выкриками угроз в адрес «проклятых американцев».

Как могли эти люди с таким упорством закрывать глаза на правду? Неужели весь мир должен был перевернуться, чтобы заставить их понять, что наш истребитель Зеро, давно переставший быть лучшим в мире, не может больше соперничать с истребителем «хеллкэт» и многими другими новыми самолетами?