Христианство и спорынья - Денис Абсентис

Так же, как в Европе, много проблем на Руси создавал периодически наступающий «конец света». Различные православные церковные деятели прогнозировали «конец света» множество раз, иногда не сходясь лишь в точной дате. Например, перед наступлением 1492 года одни ожидали его в марте, ибо именно в этот месяц, по их расчетам, был сотворен Адам и в марте же был распят Христос, другие сходились на том, что тотальное светопреставление должно наступить не ранее дня Петра и Павла, то есть 12 июля 1492 года, но не позднее 27 января 1493 года, когда с недели мытаря и фарисея начинался очередной пасхальный цикл 7001 года от «сотворения». Естественно, на Руси эти предсказания вызывали величайшую панику. Люди бросали все что нажили, переставали пасти скот, засевать поля и валом валили в церкви. Остальные хоронили сами себя — закапывались в землю и ожидали прихода Христа. Это описано в церковных хрониках.

Виновата в такой веселой жизни была только пища. Как духовная — христианство, так и физическая — черный хлеб. Но никому и в головы не приходило винить в таком положении вещей рожь, наоборот, как писал профессор Милов: «За рожью русские крестьяне числили и многие достоинства лечебного характера».

Тем не менее поздний приход христианства, невозможность окончательно победить язычество и, как следствие, существующее на Руси «двоеверие», отсутствие демонологических трактатов и особенности ментальности населения не дали возможности разгореться с такой же силой, как в Европе, таким явлениям, как массовые сожжения ведьм, уничтожение кошек, охота на ликантропов и пр. Для улучшения урожая, например, не сжигали ведьм, которые этот урожай могли попортить, а катали по полю толстых попов, приговаривая: «Уродися сноп, толстый как поп». Если попы отказывались, то их могли побить и все равно заставить выполнить языческий обряд: «Если же священнослужители отказывались это сделать, их валили на землю и катали насильно». Как признаются священники и сегодня: «это — яркий пример т. н. двоеверия, языческих по сути обрядов в полухристианской оболочке, однако можно заметить, что толщина попа мыслилась не как отрицательное качество, а как залог богатого урожая». А во время засухи, чтобы вызвать дождь, священника обливали водой. Но, несмотря на более безопасные для населения «установки», даваемые языко-христианством, физическая опасность спорыньи, с другой стороны, в России недооценивалась дольше.

Если в Европе вред спорыньи сомнения не вызывал (хотя бы как порча урожая) уже во времена Шекспира (1564–1616) — «Будто спорынья на ржи, Сгубил он брата», то в России образ «удачи-счастья-спорыньи» отражается в языке и литературе вплоть до дня сегодняшнего.

«Хозяин и хозяйка обыкновенно встречают и провожают его с веселым лицом, — писал в 1818 году Гавриил Успенский, — с поклонами и приветствием; все, что ни имеют, как-то: хлеб, молоко, яйца, огородные растения, — приносят без прошения, за все никакой не требуют платы, говоря, что за хлеб за соль с проезжего брать деньги — великий грех и что оттого спорыньи (успеха, удачи) в доме их не будет». То же записывает в свой знаменитый словарь В. Даль: «Кто за хлеб-соль берет со странного (путешественника), у того спорыньи в доме не будет». К концу XIX века века «спорынья» трактуется обычно скорее как удача, а не как раньше — «урожай, изобилие». В этом контексте упоминает спорынью Н. Лесков в 1874 году: «Кирилл остановил у какого-то домика лошадей и объявил, что здесь живет его приятель Иван Иванович Елкин, к которому если не заехать и ему как следует не поклониться, то нам в дороге не будет никакой спорыньи». В том же году Мельников-Печерский так рассказывает о колдунье: «И мало ль чего не судачили по скитам про елфимовскую знахарку… И молоко-то она из чужих коров выдаивает, и спорынью-то из хлеба выкатывает, и грозы-то и бури нагоняет, и град-то и молость напускает, и на людей-то порчу посылает». Здесь опять старое значение. Но за три года до того, в первой части той же книги «В лесах», Мельников-Печерский писал по другому: «А чтоб кто Сергею Андреичу повредил хоть какою малостью, того не случалось. Охота вредить была, да спорыньи не было..». Это автор о чем? Физической ядовитой спорыньи под руками не было, чтобы тому гадкому Андреичу подсыпать, или просто «не сложилось», «не подвезло», «не случилось»?

Но забавней всего, что спорынья-удача все еще живет в языке, хотя о ней мало кто помнит. В новом «Словаре русского речевого этикета» можно прочитать следующее: «Будь мы взаимно уважительны и внимательны друг к другу, глядишь, и дела наши пошли бы споро, и сопутствовала бы нам спорынья, то есть удача, прибыль, выгода. И вместо того, чтобы толкаться, подсиживать друг друга, а то и постреливать, говорили бы при встрече: спорынья за щеку! — то есть «приятного аппетита». Но, честно говоря, очень сомнительный «разговорный этикет» рекомендует составитель словаря. Ведь для того, кто в курсе, что такое спорынья, это пожелание звучало бы скорее как «да что б ты сдох наконец».

Как уже отмечалось, на рубеже XX века опасность спорыньи становится известной. Доктор медицины Н. Реформатский писал: «Один раз заболевание двух мальчиков произошло от хлеба, которым их угостил прохожий, ночевавший в доме их отца». И еще: «Заболел он в тот день, когда в первый раз поел свежего хлеба», — это об одном крестьянине. В обоих случаях речь идет о «злой корче» — отравлении спорыньей. Но, даже услышав о вреде спорыньи, никто не осмеливался высказаться против самой ржи. Рожь на Руси уже стала сакральной культурой. Рожь старательно «оправдывают» христианские философы. «Из того, что спорынья ядовита, не следует, что рожь вредна», — пишет Владимир Соловьев. «На ржи бывает спорынья; но ржаное поле мы все же называем «нивой Божией» — вторит ему Розанов.

А пока философы занимались восхвалениями ржи, психические эпидемии шли на Руси своим чередом. «В 1898 г. в Супоневе вспыхнула психиатрическая эпидемия религиозного характера, — пишет врач-психиатр и этнограф Павел Иванович Якобий, — охватившая все население большого села (с лишком 1000 домов), и подавшая повод к погромам и к судебному следствию, еще и теперь не оконченному, и в котором мне пришлось принять участие в качестве судебно-психиатрического эксперта». Вот цитата из его доклада:

«Дело началось с чтения св. Писания, к чему присоединилось вскоре его толкование, — это и дало повод говорить о штунде. Василий Д., инициатор религиозно-этического возбуждения, истерик с параноическою окраскою, проповедовал со странностью, сильно действовавшею на слушателей. Свидетели, вызываемые в обвинительном акте, на доследовании показали что они не могли, не имели силы, не смели противиться властному и страстному слову Василия Д., должны были принимать его толкования, должны были приходить на собрания. Их воля была аннулирована и совершенно подчинена слову учителя. В сущности, это был до сего времени довольно обычный истерический порыв нравственно-религиозной экзальтации, под влиянием страстной проповеди истерика — может быть, слегка параноика «среди дегенеративно-истеричного населения».

Каким образам к XX веку на Руси образовалось «дегенеративно-истеричное население», П. Якобий не уточняет. Также как и цитирующий его В. М. Бехтерев. Выдающийся психиатр Бехтерев только добавляет о проповеди Осипа Потапкина, последователя Василия: «и этой, совершенно безумной, патологической проповеди было достаточно, чтобы сильно подействовать на патологически пораженное уже население, жаждущее чего-то духовного и совершенно лишенное его, дико невежественное и психически крайне неустойчивое … Нечего и говорить, что движение это грозило быстро распространиться на очень большое число лиц, если бы не своевременно принятые меры со стороны властей». Что же случилось с населением, жизнь «при царизме» довела? Кстати, первоначально это «чисто этическое, духовное движение» не встретило со стороны местного духовенства никакого порицания. Бехтерев отмечает, что Осип Потапкин «стал проповедовать призвание св. Духа и заманчивую подкупающую доктрину автоматизма: человек может призвать в себя св. Дух, который входит в него и управляет им, как машиною, уничтожая всякую волю; вследствие этого человек перестает быть ответственным за свои поступки». Может этого св. Духа звали св. Спорынья?

Есть еще один никем не отмечаемый аспект в таком широком распространении культуры ржи на Руси — пресловутая агрессивность русского народа. По исследованиям некоторых социологов, агрессивность в России на порядок превышает европейский уровень. В чем тут дело? Если М. Горький, приводя примеры агрессивного поведения народа, считал, что в повышенной агрессивности и жестокости виновато «чтение житий святых великомучеников — любимое чтение грамотеев в глухих деревнях», то мы с не меньшими основаниями вправе предположить, что в повышенной агрессивности населения виновата огромная любовь на Руси к черному хлебу. Само наличие повышенной агрессивности я полагаю априори и дело не в драках «деревня на деревню». Наличие агрессивности можно проверить эмпирически — поспорьте с кем-нибудь, утверждающим, что русский народ — сплошная доброта. Если ему не удастся доказать вам своей точки зрения за первые пять минут, то через десять вы будете жестоко избиты, возможно ногами. «Агрессивен, говоришь? Ну, получай!» или, устами писателя Сорокина в «Дорожном происшествии»: «В Бобруйск ездил? А? Чего косишь? А? Заело, да? Ездил в Бобруйск? Ты, хуй? В Бобруйск ездил? Ездил, падло? Ездил, гад? Ездил, падло? Ездил, бля? Ездил, бля? Ездил, бля? Чего заныл? Ездил, сука?»