Сто лет одиночества - Габриэль Гарсия Маркес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы невероятно богаты и могущественны, — говорила больная. — Когда-нибудь и ты станешь королевой.
Фернанда верила, хотя они садились за огромный стол, накрытый льняной скатертью и уставленный серебряной посудой, только для того, чтобы выпить по чашке жидкого сладкого шоколада и съесть по булочке. До самой свадьбы она грезила о сказочном королевстве, хотя ее отец, дон Фернандо, должен был заложить дом, чтобы купить приданое дочери. Мечты не были вызваны ни простодушием, ни манией величия. Так родители воспитали дочь. Ей вспоминалось, как впервые, много лет назад, она села на золотой горшок с фамильным гербом. Впервые она выехала из дому двенадцати лет в карете, запряженной цугом, чтобы проехать два квартала до монастыря. Девочки из монастырской школы очень удивились, что ее посадили отдельно от них на стул с высокой спинкой и что даже на переменах она к ним не приближалась. «Ей не положено, — объясняли монахини. — Она будет королевой». И ученицы верили, ибо уже тогда Фернанда была такой красивой, благовоспитанной и скромной, каких тут не видывали. Через восемь лет, когда она научилась слагать стихи по-латыни, играть на клавикордах, беседовать о соколиной охоте с благородными кабальеро и догмах христианства с архиепископами, рассуждать о государственных делах с иностранными правителями и о делах Божьих с Папой, ей пришлось вернуться в родительский дом плести погребальные венки. Потому что дом был пуст и гол. Остались только столы, кровати, канделябры да серебряный сервиз, так как все остальное было уже распродано, чтобы оплатить ее образование. Мать скончалась от страшного жара в пять часов вечера. Отец, дон Фернандо, одетый в черное, с крахмальным воротничком и золотой цепочкой поперек груди, выдавал дочери по понедельникам серебряную монетку на домашние расходы и забирал погребальные венки, сделанные на прошлой неделе. Большую часть дня он сидел запершись в кабинете, а в тех редких случаях, когда выходил на улицу, возвращался к шести, чтобы успеть пойти к мессе вместе с дочерью. У Фернанды никогда не было близких друзей. Она ничего не знала о войнах, терзавших страну. Она всегда слушала упражнения на фортепьяно в три часа дня. Она уже начинала прощаться со своими мечтами стать королевой, когда входную дверь потрясли два громких удара и порог переступил видный и церемонный офицер, у которого на щеке красовался шрам, а на груди — золотая медаль. Он заперся с отцом в кабинете. Через два часа отец пришел к ней в комнату. «Собирайся, — сказал он. — Тебе предстоит дальняя дорога». Вот так она и попала в Макондо. Но там одним резким толчком жизнь свалила Фернанду в грязь и горечь, от чего долгие годы родители так оберегали ее.
Вернувшись после карнавала домой, она заперлась в своей комнате и принялась рыдать, не обращая внимания на мольбы и объяснения дона Фернандо, старавшегося смягчить боль неслыханного оскорбления. Она дала себе обет до смерти не покидать свою спальню, когда вдруг явился Аурелиано Второй предложить ей руку и сердце. Судьба их снова свела, причем самым непостижимым образом, так как, не помня себя от унижения, рассвирепев от стыда, Фернанда наговорила ему про себя таких небылиц, что ее никто не сыскал бы вовек. Единственные достоверные данные, которыми располагал Аурелиано Второй, отправляясь на поиски, были, во-первых, ее произношение уроженки степных областей и, во-вторых, ее умение плести траурные венки на продажу. Он искал без отдыха и роздыха. С той же остервенелой отвагой, с какой Хосе Аркадио Буэндия перебирался через горы, чтобы основать Макондо, с той же слепой амбицией, с какой полковник Аурелиано Буэндия затевал свои бесполезные войны, и с тем же безрассудным упорством, с каким Урсула билась за выживание своего семейства, искал Аурелиано Второй Фернанду, не останавливаясь ни перед чем. Он расспрашивал, где живет женщина, самая красивая на свете, и все матери вели его к своим дочерям. Он блуждал в тумане скользящих предположений, во времени, предназначенном для забвения, в лабиринтах разочарований. Он пересек желтую равнину, где мысли отзывались многократным эхом и отчаяние рождало зловещие видения. По прошествии ряда бесплодных недель он попал в незнакомый город, где все колокола звонили по усопшим. Хотя он никогда не видел эти дома и никто ему их не описывал, он сразу узнал стены, трухлявые, как тленные кости, гнилые деревянные балконы под саваном плесени и, наконец, прибитую к одной двери карточку с почти смытой дождями и самой печальной на свете надписью: «Здесь продаются похоронные венки». С этой минуты и до промозглого утра, когда Фернанда решилась оставить дом на попечение настоятельницы монастыря, монахини спешно шили для нее приданое, укладывали в шесть сундуков канделябры, серебряный сервиз и золотой горшок, а также бесчисленные и никому не нужные осколки разбитого вдребезги рода, на два века запоздавшего со своим исчезновением. Дон Фернандо отклонил приглашение сопровождать дочь. Обещал приехать позже, когда разделается со всеми обязательствами, и с той самой минуты, как благословил ее, снова заперся в своем кабинете и стал писать ей короткие письма на бумаге с темными виньетками и фамильным гербом, письма, ставшие первой формой человеческого общения между Фернандой и отцом за всю их жизнь. Для нее день отъезда означил дату ее истинного рождения. Для Аурелиано Второго это было одновременно и началом и концом его счастья.
Фернанда привезла с собой роскошный календарь с золотыми числами, где ее духовник отметил фиолетовыми чернилами дни полового воздержания. За вычетом Страстной недели, воскресений, постов, первых пятниц, других молитвенных дней и светлых праздников, включая также регулярные месячные помехи, ее полезная супружеская жизнь сводилась в году к сорока двум дням, которые едва проглядывали сквозь густое плетение фиолетовых крестов. Аурелиано Второй, убежденный в том, что жизнь со временем снесет этот злосчастный лиловый плетень, праздновал свою свадьбу гораздо дольше обычного срока. Из последних сил кидая в короб мусорщика пустые бутылки от бренди и шампанского, грозившие завалить дом, ломая голову над тем, почему молодожены спят в разных комнатах и в разное время и почему петарды и музыка продолжают греметь, а говяжьи туши не перестают превращаться в жаркое, Урсула вдруг вспомнила о собственной свадьбе и спросила Фернанду, не надевает ли она пояс целомудрия, что рано или поздно вызовет смех у чужих людей и приведет к домашней трагедии. Но Фернанда призналась, что просто должны истечь две недели до того,
