Курс. Разговоры со студентами - Дмитрий Крымов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А иногда, между прочим, может быть, и всего хватает, но тем не менее пьют молоко, говорят слово неосторожное или совершают неосторожное действие… Это какое-то…
Мика. Обратное какое-то…
Крымов. Обратное?
Мика. Как будто обратное что-то, может быть…
Крымов. Да. Какой-то рок над ними всеми висит, что рано или поздно выпьешь молока, выйдешь из дома, скажешь слово, и тут-то и начнется хаос. Язычество такое, где много богов, плохие боги, хорошие боги, добрые колдуны, злые колдуны, ведьмы, говорящие деревья, там я не знаю, животные… Так он дурак-дурак жил, но его послали к братьям отнести обед, тут-то и началось. Каждая сказка – это какой-то путь, в который ввергнут герой силой каких-то обстоятельств, случайных ли слов или же просто потому, что настала пора. «Настала пора» – и ее нельзя миновать. Какой-то рок греческий над ними всеми витает, говорящий, что без испытаний не успокоиться. Вот у него есть сказка такая, называется «Лихо». Жил-жил человек, и как-то ему стало не по себе, потому что все говорят, что есть где-то лихо, а он его не видел. И он вышел из дома и пошел, шел-шел, пришел к избушке, а там людоедка живет… слепая. Там жутко описано это лихо, черепа, отрезанные головы… Он от него, от этого лиха, сбегает и застревает в дереве. И он понимает, что из дерева не выскочить, но видит в дереве серебряный топорик, и он начинает рубить себе застрявшую руку серебряным топориком. И отрубил. И понесся дальше, и вскочил в свой дом, улыбнулся и говорит: «Ну все, братцы, теперь я счастлив, я лихо видел».
Вот чего ему не сиделось, да? Какой-то ген в русском человеке заложен. Толкающий к каким-то приключениям, к каким-то испытаниям… Они иногда и косые, и хромые, а все равно идут. Как будто им поставлен рубеж какой-то. Испытай себя. Испей до дна. Настала пора… Редко когда в сказках кого-то куда-то зовут – они сами идут куда-то. Они сами идут куда-то.
И вот это теперь, твое второе – «сказка как достоверное знание»… Ну да, сказка… Ревизская сказка – это же у Гоголя, в «Мертвых душах», это же документ. Сказка – это документ. Это термин такой, да? Сказка. Это не вранье, это, наоборот, это правда. Подают ревизские сказки, это как налоговая декларация. Сказка как декларация. Это не детская прибаутка, это реальность. То есть это реальные истории народа про случившиеся испытания. Обычно про испытания соседа, но соседа, которому веришь. Вот сосед в другой деревне жил-жил, вышел из дома, а ему береза и говорит… И это передается как реальность. Потому что жизнь такая… ну как бы… языческая, когда все может разговаривать. Жизнь такая, что всему поверишь. И людей этих бросает жизнь на какие-то испытания, как на Голгофу. Жизнь ставит перед ними какие-то первовопросы, к которым они не очень готовы. И они думают на наших глазах.
Мика. Да, да.
Крымов. То есть выходят и думают: у лошади четыре ноги, но ведь у стола тоже, ничего себе, это надо подумать!..
Мика. Да, и он поехал на столе вместо лошади…
Крымов. Вот-вот… На столе-то можно ехать. А на лошади можно есть? И тарелки на нее ставить? Раз четыре ноги. Это же надо поразмыслить. То есть человек перед какими-то кардинальными вопросами, которые встают перед ним в первый раз, он никогда не думал, что четыре ноги и у того и у другого. И какой-то вывод из этого надо сделать.
Вот такие странные, бытовые истории… Не бытовые, а документальные даже истории…
Афанасьев – он не писатель, а юрист. Он просто положил свою жизнь на то, чтобы записать эти народные истории. Он в этом смысле Пимен, так сказать. Летописец. Что собирает, то и записывает. И в этом его значение. Пушкин-то сдобрил свои сказки юмором, своим хорошим настроением, своей поэзией. Это стихи поэта. Это не сказки. Это сказки поэта. У Гоголя это все тоже связано с ним самим – с Гоголем. А здесь Афанасьев устранился. Как юрист. Он только лишь докладывает с места событий. Вот так, так, а потом так, а потом эдак. Его сила в самоустранении. Жестокие, жестокие, бессмысленные приключения, в которые встревают люди, потому что им не сидится. Русскому человеку свойственно не сидеть на месте. Вот не могут они сидеть спокойно и работать. Какая-то муха их кусает. Что-то им не дает сидеть на месте. Какие-то поиски истины, счастья. Вот не сидится. Выйду-ка из дома. И пошло-поехало. Вот что-то здесь есть, говорящее про национальный характер.
И что-то ужасно меня лично касающееся, меня ужасающее и угнетающее. Но одновременно, как ни странно, и возвышающее. Потому что в этой неупорядоченности есть залог полета, залог того, что можно на столе проехаться, и он поедет, если ты очень веришь. Если очень веришь, щуке можно желание сказать. Если бы ты не верил, что она говорит, она бы и не заговорила. А она заговорила. Какая-то неуспокоенность, какое-то движение, неосторожное слово. Неосторожное слово, случайное действие – и пошло. Мир где-то рядом, он за стенкой. Стоит только выйти. И мир ужасающий. Оно, может быть, и обойдется все хорошо, но тебе предстоит пройти через бог знает что.
Вот черт вас дернул пойти в художники. Вот черт вас дернул… Вот не сиделось вам. Вот пошли бы на компьютере работать, все было бы нормально. А так начинается: вы талантливы или нет? Вы сможете этот талант найти в себе или нет? Вы сможете его развить? А
