Атомка - Франк Тилье

А всего их было двадцать три.

Осталось два хода — и гибель черного короля неотвратима.

Щелчок, еще щелчок… Шарко продолжал раскладывать по полу фотографии, пытаясь внутренним взглядом увидеть маньяка. Если убийца ассоциирует себя с Адольфом Андерсеном, стало быть, он должен производить впечатление человека очень точного, пунктуального, расчетливого. Андерсен был теоретиком классической игры, мастером комбинации, не делал случайных ходов, ориентировался на груды прочитанной им шахматной литературы, никак не на авось. Выбор убийцей «Бессмертной партии», черные фигуры в которой, будучи в полном составе, оказались не способны сделать ничего толкового, вполне мог говорить о том, что именно такими маньяк и считал полицейских. Армия недоучек и бестолочей, над которой можно насмехаться в открытую — все равно этим дуракам его не поймать. Что двигало преступником? Безграничная ненависть к полиции?

Комиссар продолжал мысленный анализ, и ему виделся человек, постоянно перебирающийся с места на место и при этом остающийся в тени, человек, всегда точно знающий, куда и в какое время нанести удар, причем нанести тишком-молчком, втайне от всего мира. Сегодня у этого чудовища одна цель — разрушение, уничтожение. Шарко стал для него средоточием ненависти, шахматной фигурой, которую надо сбросить с доски, но не слишком быстро. Возможно, ради этой цели он отложил все свои дела, кроме основных, возможно, он лишил себя досуга, чтобы отдать все время реализации чудовищной мести (по примеру того же Андерсена, который преподавал в лицее и играл в шахматы во время отпусков), — так ведь никто ничего не заподозрит.

Щелчок… Старая заброшенная будка стрелочника, отснятая во всех ракурсах. Шарко закрыл глаза и задумался. Почему убийца выбрал именно это строение? Понятно, что он искал место уединенное, незаметное для прохожих, место, где его наверняка никто не побеспокоит. Но ведь на окраинах Парижа и близ него таких полно. Тогда почему именно это?

Шарко разложил на полу карту столицы, которую принес с собой. Поставил крестики в «пунктах стратегического назначения». Магазинчик в Первом округе, где убийца забирал свой принтер. Эта будка в Восемнадцатом — всего в нескольких километрах от него. Гарж-ле-Гонесс, откуда была похищена Глория. Полицейский знал, что подобные извращенцы чаще всего действуют в хорошо им знакомой обстановке. А тут… человек проехал от Гаржа больше двадцати километров, чтобы уложить Глорию на пол именно здесь… Живет он где-то поблизости? Каким образом он вообще узнал о существовании этой заброшенной будки?

Щелчок… Расчлененные тела семейной пары. Шарко, не сводя глаз с фотографии, шумно вздохнул. Маньяк не пощадил этих молодых людей, и сейчас с глянцевой бумаги словно бы доносились крики боли. Трупы нашли в 2004-м рядом с болотом, мужчина и женщина были убиты зверем, которого Шарко сейчас ищет. В то время полицейские говорили, что убийца — знаток человеческой анатомии, уж слишком профессионально тела были разделаны. Образованный, изобретательный, прилежный в «работе». Зачем была эта чрезмерная жестокость? Почему он тогда остановился после первого акта насилия? В тот раз ему попросту хотелось показать себя? Свою эмоциональную устойчивость? Или ему помешали продолжать внешние ограничения? Что это могло быть? Психиатрическая клиника? Долгое пребывание за границей или в тюрьме?

Не важно. Важно, что этот больной умен, хитер, искусен и рассудителен: двойное убийство 2004 года так и осталось висяком. Несмотря на все усилия Уголовной полиции, его так никогда и не раскрыли. И понятно, что убийце были хорошо знакомы все технологии сил правопорядка, он разбирался в анализах ДНК, знал, как регистрируются генетические параметры… Он входил в те пять процентов преступников, которых никогда не удается поймать, потому что каждый их шаг обдуман и ум у них ох какой проницательный.

Комиссар злился: у него не было ничего, кроме чертовой статистики, дающей вполне призрачный профиль: примерно семьдесят пять процентов за то, что это белый мужчина, чей возраст колеблется от тридцати до сорока пяти лет, социально интегрированный, возможно, одинокий, — во всяком случае, неизвестно, есть ли у него жена и дети, нет ли их. Таких встречаешь на улице каждое утро, не задумываясь о том, чем они занимаются, да, впрочем, у этого типа вполне может быть постоянная работа… И тэ дэ и тэ пэ, ах ты, дьявол!

Комиссар встал, врезал кулаком по стене и закричал:

— Нет, ну что за маразм!

Фотографии молчали, эта будка, в которой он находился, молчала, все молчало. Куда подевалась хваленая интуиция Шарко, которая когда-то позволяла ему решать еще и не такие задачки? На что он надеялся? Добиться всего в одиночку? Капитан Баскез направит своих ребят прочесывать местность, одни станут опрашивать ближайших соседей Глории, другие пойдут в транспортные компании — они тут, поблизости, в какой-то сотне метров… Баскез все разнюхает, у него точно куда больше шансов достичь цели, чем у Шарко, топчущегося на месте в этих проклятых четырех стенах.

Комиссар пожалел о том, что ничего не сказал коллегам, когда разгадал смысл плёбьянского послания. По крайней мере, все могли бы выиграть время, а Глории, возможно, удалось бы избежать такой кошмарной смерти.

Что скажет Люси, когда обо всем узнает, когда узнает, сколько вранья он ей преподнес?

Он собрал снимки, потом автоматически снова рассыпал их, уставившись расширенными зрачками на бетонный столб. Он слышал вопли, он ощущал страх Глории, ее отчаяние. Он не чувствовал больше ни голода, ни жажды — все это уже не имело значения…

Спустя довольно долгое время комиссар пришел в себя, потому что зазвонил телефон. Это был начальник, и новость была, скорее, хорошей: Шарко не отстраняют от исполнения обязанностей даже на время. Но, закончив разговор, Франк не испытывал ни малейшей радости. Он отряхнул тыльной стороной кисти пыль с костюма, посмотрел в последний раз на бетонный столб и пятна крови прямо у него под ногами и, понурившись, скрылся за дверью.

Ближе к вечеру ему выдали на набережной Орфевр служебное оружие — новенький «ЗИГ-Зауэр» с полным магазином на восемнадцать патронов и кобуру. Он долго поглаживал рукоятку, перекладывал пистолет из руки в руку, пока наконец не пристроил его, как положено, на левом боку. Странно, ему всегда нравилось это делать, его всегда это успокаивало, и, несмотря ни на что, он гордился тем, что носит оружие.

Когда Шарко зашел в комнату их группы, Белланже надевал куртку. Комиссар подошел к начальнику, протянул руку:

— Думаю, это тебе я должен сказать спасибо!

Они обменялись крепким рукопожатием, Франк поздоровался с Робийяром и вернулся к шефу:

— Есть какие-нибудь новости?

— Есть. И скорее, невеселые.

— А у тебя хоть раз мелькал лучик надежды с самого начала этого расследования? Ладно, давай.

— Во-первых, хирург посмотрел фотографии детей, лежащих на операционном столе, а того, что со свежим рубцом, — особенно внимательно. Доктор считает, что речь идет об операции на сердце или попытке подключить аппарат искусственного кровообращения.

Шарко нахмурился:

— Как при этой самой холодовой кардиоплегии?

— Да, мне тоже такая версия кажется наиболее подходящей.

Паскаль Робийяр, сидя за компьютером, прислушивался к их разговору, но после высказанных предположений они замолчали, и молчание это было тяжелым…

Но вот Белланже глянул на лежавший перед ним листок бумаги:

— Посмотри, здесь результаты анализов парнишки, которого нашли в пруду, — мне только что передали их из лаборатории. Идея покопаться в этом была правильной, потому что они обнаружили в крови ребенка кое-что весьма интересное.

— Типа чего?

— Вот для начала — количество ТТГ, тиреотропного гормона, главного регулятора функции щитовидной железы. Концентрация его в крови мальчика значительно ниже средней величины. А это значит, что он страдал гипертиреозом, то есть функция щитовидки у него была повышена. Думать о наличии рака этой железы оснований вроде нет, но в любом случае для ребенка такого возраста это ненормально.

Шарко знал, что щитовидная железа находится у основания шеи. О щитовидке много говорили в связи с крупной радиационной аварией в Японии, на Фукусиме, потому что именно там у людей накапливался радиоактивный йод, попавший в окружающую среду в результате катастрофы. По ассоциации он вспомнил о путешествии Валери Дюпре в Перу и о кошмарных анализах крови детей, больных сатурнизмом.

— А свинец? — спросил он. — Свинец они в его крови обнаружили?

— Свинец в крови? Сейчас к этому подойду… Уровень свинца, о котором медики обязаны сообщать своим руководящим органам, не должен превышать… читаю… десять микрограммов на децилитр. У нашего мальчика — треть этой нормы, то есть три микрограмма. Это сравнительно немного, но и это не так, как надо[44].