Каменный плот - Жозе Сарамаго

Благоразумие учит нас, что обсуждение таких сложных материй следует прерывать прежде, чем каждый из его участников начнет выдвигать тезисы и постулаты, отличные от тех, что обнародовал раньше, и вовсе не потому, что непременно переменит верное мнение на ошибочное – нет, беда в том, что при полном отличии окончательных суждений от первоначальных может случиться – и обычно случается – так, что дискуссия нечувствительно для её участников вернется к своему исходному пункту. И потому первая, по наитию произнесенная Жозе Анайсо фраза после того, как все по очереди высказались, теперь стала бы банальнейшей концовкой, ибо более, чем очевидно, что Бог, воля, ум – невидимы, что же касается истории, то это не столь явно, а потому не столь банально. Притягивая Жоану Карду, пожаловавшуюся, что озябла, к себе поближе, Жозе Анайсо борется с дремотой, поскольку намерен ещё поразмыслить над своей идеей: а вправду ли история – невидима, если оставляет вещественные и зримые свидетельства? И, стало быть, эта её относительная видимость не есть ли всего лишь некая покрышка, вроде той одежды, что надевал, оставаясь невидимым, уэллсовский персонаж? Жозе Анайсо недолго предавался этой мыслительной вольтижировке, и хорошо сделал, потому что за мгновение до того, как соскользнуть в сонное забытье, сосредоточил свои умственные усилия на довольно нелепой проблеме: в чем разница между невидимым и тем, чего нам не дано увидеть? – проблема же эта по здравом и основательном размышлении особого значения не имеет. При свете дня все эти запутанные хитросплетения теряют смысл, и Бог – самый очевидный из вышеперечисленных примеров невидимого – сотворил мир потому, что вспомнил об этом, когда ночь была на дворе, и почувствовал в это наивысшее мгновение, что тьму больше выносить не в силах, а случись дело днем, наверняка оставил бы все как есть. И вот, подобно тому, как небо на рассвете очистилось и освободилось, и выглянувшее солнце засияло без помехи, вот так же рассеялось и ночное мудрствование – все внимание теперь тому лишь, чтобы Парагнедых резво тянула галеру по нашему полуострову, плывет он или нет, и если даже ведет меня стезя к неведомой звезде, это ещё не повод не двигаться по земным дорогам.

А в тот же день, но попозже, когда занимались своей коммерцией, узнали, что полуостров, достигнув некой точки, находящейся строго перпендикулярно к северу от Корво, самого южного из Азорских островов само собой разумеется, что крайняя южная точка Иберийского полуострова, Тарифа, находилась при этом несколько восточней, на другом меридиане, к северу от самой северной точки острова Корво, называемой Тарсаисом – так вот, после этого полуостров наш немедленно вернулся на первоначальный курс и стал дрейфовать к западу, двигаясь параллельно прежней траектории движения, то есть – ну, чтобы вам уж все до конца стало ясно – взял на несколько градусов выше. Это событие наполнило торжеством и гордостью сердца тех, кто отстаивал концепцию движения по прямой, разбитой на ряд отклонений под углом в 90(, и если до сих пор не проявилось ещё одного смещения, способного подтвердить гипотезу постепенного возвращения в исходный пункт, то это ещё не доказывает принципиальной невозможности такого возвращения – иначе пришлось бы допустить, что полуостров вообще никогда больше не остановится, а до скончания века обречен блуждать по морям и океанам всего мира, уподобясь столько раз уж поминавшемуся на этих страницах Летучему Голландцу, и получит иное название, благоразумно здесь не приводимое во избежание взрыва национализма и ксенофобии, который в нынешних обстоятельствах может возыметь самые трагические последствия.

Деревню, где пребывали наши путешественники, столь разнообразными новостями не баловали – известно было лишь, что Соединенные Штаты Америки устами самого президента объявили о том, что страны, которых прибьет к берегу континента, могут твердо рассчитывать на моральную и материальную поддержку американского народа: Если они доплывут до нас, мы примем их граждан с распростертыми объятиями. Но резонанс от этого заявления, неслыханного до сей поры как с точки зрения гуманитарной, так и геостратегической, был слегка притушен нежданной суматохой, которая поднялась в туристических агентствах по всему миру, подвергнутых форменному штурму со стороны клиентов, непременно желавших как можно скорее любыми путями и, не считаясь ни с какими затратами, отправиться на остров Корво а, любопытно было бы узнать, зачем? За тем, что если полуостров не изменит направление, то пройдет в виду острова Корво, а это зрелище и сравнить нельзя с гибралтарским камушком, торчащим в забросе и одиночестве посреди морской пучины. Теперь перед глазами тех, кому посчастливится разжиться местечком на северной оконечности Корво, пройдет настоящая громадина, но, несмотря на её неимоверные размеры, счастье зевак будет недолгим считанные часы продлится оно и уж никак не более двух суток – потому что из-за причудливых очертаний этого Пиренейского плота, откроется взору лишь самая крайняя и южная его часть. Прочее же, из-за того, что есть у земли такое свойство – искривляться, от взглядов будет скрыто, и только представьте себе, что было бы, двигайся полуостров не таким вот причудливым манером – под прямым углом – да повернись он к югу, то есть, возьми поправей – вы следите за моей мыслью? – и тогда этот горделивое дефиле продолжалось бы целых шестнадцать дней, если бы, конечно, сохранил он прежнюю скорость в пятьдесят километров в час. Ну ладно, так или иначе, ожидается на острове неслыханный наплыв денег, а потому местные уже выписали дверные замки и слесарей, которые эти замки врежут и установят новые щеколды, засовы и охранную сигнализацию.

Время от времени случается небольшой дождичек или вдруг обрушится короткий и бурный ливень, но по большей части день состоит из солнца, синего неба и высоких облаков. Полиэтиленовый навес скроили, притачали и укрепили: теперь, стоит лишь собраться дождику, как в три счета – один разворачивает, другой натягивает, третий привязывает – и пожалуйста вам, готова надежная защита от непогоды. Никогда ещё не спали путники на таких сухих тюфяках, исчез запах прели и сырости, в галере чисто, уютно и прибрано, не галера, а прямо пенаты. Однако теперь очень даже видно, что дожди поработали не зря – дороги раскисли, смотреть надо теперь в оба, чтобы не заехать в непролазную грязь на обочине, завязнет фура – семь потов сойдет, пока вытянешь: пара лошадей, трое мужчин и две женщины не стоят и одного трактора. Пейзаж изменился, позади остались горы и пригорки, сходят на нет всхолмления, местность – ровная как стол, перед глазами теперь равнина, которой, кажется, конца не будет, а над нею – небо и такое огромное, что поневоле удивишься и засомневаешься, неужто оно одно на всех, вернее, что у каждого местечка и деревушки, если не у каждого человека, оно свое, побольше или поменьше, повыше или пониже – глядите-ка, мы так ненароком совершили великое открытие, установив, что небосвод есть совокупность куполов, бесконечно переходящих один в другой и покрытых инкрустацией, и вы не смотрите, что термины не те, а посмотрите вы лучше на него, на небо. Когда Парагнедых достигает вершины очередного холма, кажется, что больше уж никогда до самого края света не пойдет земля на подъем, и как часто бывает, порождают различные причины одно и то же следствие, и дыхание у нас пресекается, словно после подъема на Эверест кто взбирался, пусть подтвердит, что было с ним то же самое, что и с нами на этой плоской равнине.

Недаром говорится: считал Педро, да не спросясь хозяина. Сразу оговорюсь: этот Педро – не наш Орсе, а какой именно – Бог его ведает, мы сами не знаем, кто он и откуда, хоть и допускаем, что речь тут, пусть и не прямо, идет о тезке нашего испанского Педро, об апостоле Петре, который трижды отрекся от Христа, а почему трижды, спросить бы надо самого Бога может, потому, что он един в трех лицах, и дальше, хоть и хозяин, считать не выучился. "Считал Педро, да не спросясь хозяина", говорится в тех случаях, когда счеты наши не сходятся, и означает это ироническое народное речение, что свои планы не следует строить на том, что всецело зависит от других: вот, к примеру, если Жоакин Сасса прикинул, что будут они покрывать полтораста километров в день, и попал пальцем в небо, то и Мария Гуавайра, сказавшая, что не больше девяноста, ошиблась. Дело-то все в том, что если смешать кило дерьма и кило варенья, получим мы два кило дерьма, а в данном случае неспешный ход старого коня сдерживал прыть молодого, хотя вовсе не исключено, что объясняется это добросердечием и душевной чуткостью, человечностью – да-да! – сего последнего, ибо кичиться силой перед слабым не есть ли моральное уродство? Развести все эти рацеи автор счел нужным исключительно за тем, чтобы объяснить – едем мы медленней, чем предполагали, но краткость – не всегда достоинство, готов согласиться, что порою и впрямь теряешь из-за многословия нить, но разве не бывает так, что сказав больше, чем было необходимо, остаешься в выигрыше. Лошади идут шагом, как им самим хочется, а подстегнешь – пустятся, повинуясь желанию возницы, рысью, но мало-помалу, плавно и постепенно, так что и не заметишь, вновь замедляют аллюр: и тайной для меня остается, как это они добиваются такой согласованности, ведь ни разу не слышно было, чтобы один сказал другому: Сбавь рыси, а тот ответил: Ладно, как поравняемся вон с тем деревом.