Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

То, что совхозу было дано задание засеять полностью площадь озимых при недостатке опытных людей и машин, и то, что такое задание давалось хозяйству, находящемуся в угрожаемом положении, казалось Павлу мудрым и необходимым. Это как бы навсегда привязывало новых людей к его земле, собирало и сплачивало расшатанные за время эвакуации коллективы, крепче привязывало их к новым трудовым рубежам.

Прошла неделя, и за это время Павел не знал покоя сам и не давал его подчиненным. Особенно наседал он на главного инженера и механиков отделений Уже вытащена была с пустырей вся тракторная заваль и пущена в ремонт. В мастерских день и ночь гудели станки и звенели наковальни. На многие десятки километров были разведаны все дороги, и все, что было найдено из поломанных машин, трактористы стянули в совхоз.

Владимир Александрович уступил перед настойчивостью Павла, хотя втайне все еще называл его «буйволом» и «грубияном». Когда-то он работал в системе Зернового треста и привык к тонкому, осторожному обращению.

Чтобы не нарваться на новую неприятность, главный инженер старался выполнить все, о чем говорил ему Павел. И тем более его удивляло какое-то особенное возбуждение, светившееся в глазах директора в последние дни, несмотря на плохие вести с фронтов, его добродушие, шедшее вразрез с обычными представлениями Владимира Александровича о нечутком характере Павла.

Как-то утром, узнав, что из капитального ремонта выпущено еще шесть тракторов, Павел, шумно отдуваясь, словно радость не вмещалась в его груди, лукаво подмигнул главному инженеру, похлопал ладонью по его плечу:

— Идет дело, Владимир Александрович! Это же теперь ваши тракторы.

— Да, результат получился неплохой, — смущенно сказал Владимир Александрович. Признаюсь, я думал решить эту задачу с другого конца. Вы решили ее прямым ходом. Ваша победа.

— Да не в том суть — чья победа, — досадливо отмахнулся Павел. — Конечно, было бы приятнее, если бы вы первый сказали «а». Но главное не в этом. — Павел налег всей грудью на стол, приблизив свое полное решимости лицо к главному инженеру, добавил: — Подумайте: в то время, когда Гитлер убежден, что большевики разбиты, Мы сеем хлеб. Скажите, разве другая какая-нибудь страна в тех же условиях могла думать об урожае будущего года? А наш народ не только думает, но и делает.

— Да, это удивительно, — согласился Владимир Александрович.

В такие минуты директор начинал даже чем-то нравиться ему.

Однажды Павел возвращался из конторы домой раньше обычного. Мглистые сумерки одевали притихшую усадьбу. Только изредка на затемненных улочках слышались женские перекликающиеся голоса, хлопанье калиток, плач ребенка, сердитая воркотня матери: «Да замолчи же, наказанье мне с тобой!» и девичий беспечный смех в усадебном скверике.

Теперь эти звуки особенно трогали Павла, возвращали его к мирной, никогда не умирающей жизни. И он подумал о том, что давно уже не приходил домой в такие ранние часы, что даже забыл, когда разговаривал в последний раз с женой и ласкал детей.

Из синей глуби сумерек вынырнула женская фигура, приблизилась к Павлу.

— Товарищ директор, дозвольте…

— Ну-ну, что тебе? — спросил Павел. — Говори, в чем дело?

Широко расставив ноги, Павел стоял перед женщиной как монумент.

В отблесках зари было видно, как женщина смущенно теребила белый вышитый узорами передник.

— Товарищ директор, — заговорила она срывающимся голосом, — уже ночи такие, что под двумя кожухами на дворе не удержишься. А у меня трое хлопчиков, и самому старшему — четыре года. Расхворались, простудились. Маленького кашель забил совсем… Многим эвакуированным дали приют, а я досе с детками в саду на возу скитаюсь.

— А ты откуда? — удивился неприятно пораженный этой жалобой директор.

— Из-под Херсона. Мы совхозные. А мужчины на фронте…

Павел громко крякнул:

— Как же так? Всех мы разместили, а ты осталась без жилья.

— Да не я одна, товарищ директор. Нас несколько таких… Кто пошвыдче, победовей, тот захватил квартиру, а мы вот, как цыгане…

«Черт возьми, как это я не проверил? — ругнул себя Павел. — Заместителю голову завтра скручу».

— Дожди уже пошли, пропадут хлопчики, — робко напомнила женщина.

— А Дарья Корсунская не с тобой живет? — вдруг спросил Павел.

— Корсунская? Одарка? Та она уже на отделении — у Петренка. А вы ее знаете?

— Знаю, — сказал Павел, только теперь вспомнив, что так и не видел после собрания чернобровой молодицы.

«Завтра же проверю, как она там, — подумал он. — Вот и жену комбайнера Шуляка, тракториста Серегу Малия и Дусю Богачеву забыл, надо проведать…»

— Где ты расположилась со своим табором? — спросил Павел у женщины.

— А ось тут — в садочку.

— Ладно. Завтра постараемся найти тебе квартиру. А работаешь ты где? Пристроилась куда-нибудь?

Женщина быстрей затеребила оборку передника.

— Да у меня ж трое хлопчиков да стара маты. Я одна, товарищ директор… И от хлопчиков никуда отлучиться не можу, бо воны у меня хвори…

— Ладно, ладно. Сперва под крышу тебя устроим, а потом побалакаем про остальное, — прервал Павел. — Завтра утречком придешь ко мне прямо на квартиру.

Когда Павел пришел домой, Евфросинья Семеновна еще не спала. Она сидела на детской скамеечке у кроватки восьмилетней Люси, поджав ноги, и занималась каким-то шитьем. Возле нее, как сугробы снега, возвышались вороха белой материи. Черные глаза ее изумленно уставились на Павла.

— Ты нынче рано… Что случилось?

— А ничего, Фрося. Ежели рано пришел, так обязательно должно что-нибудь случиться? — улыбнулся Павел.

Он подошел к жене, обнял ее за плечи, неожиданно поцеловал в щеку. Евфросинья Семеновна изумленно взглянула на мужа: она уже забыла, когда он целовал ее. Повернув вслед отошедшему Павлу свою оплетенную толстой черной косой голову, чуть слышно спросила:

— Павлуша, хорошие вести с фронта, да?

Шитье выпало из ее рук, губы полураскрылись.

— Нет, Фрося, с фронта ничего нового, а я просто так… — Павел усмехнулся: — Вот до чего жену довел, что уже ласкам удивляется.

Она продолжала испытующе смотреть на него.

— Что это ты шьешь? — мягко спросил Павел.

— А это для эвакогоспиталя… Попросили совхозных женщин простыни подшить. К нам ведь госпиталь приехал…

— И у нас госпиталь? А где его разместили?

— В, районной больнице. Ты и этого еще не знаешь?.. Так в свою степь закопался, что и конца войны не увидишь.

Лицо Павла омрачилось, он вздохнул:

— Да, если бы конец, а то конца еще не видно… Фрося, если завтра к нам одну эвакуированную молодичку поместить с тремя хлопчиками, как ты на это смотришь, а?

— Как поместить? — не поняла сразу Евфросинья Семеновна.

— Да так… Угловая-то комната, в сущности, свободная.

Евфросинья Семеновна встала со скамеечки, смотрела на мужа тревожно раскрытыми глазами. У нее был расстроенный, недовольный вид. А Павел, шагая по комнате, постепенно оживляясь, говорил:

— Ты только вникни: несколько семей эвакуированных все еще живут под открытым небом. Ночи холодные, идут дожди… Детишки хворают. Завтра буду других уплотнять, а сам что же? Ну и скажут: директор эвакуированных по чужим домам рассовывает, а сам живет барином. Нет, Фрося, что не в наших привычках… Я первый завтра уплотнюсь… Ну, а теперь — мыться, и давай вечерять…

Засучивая рукава гимнастерки, Павел направился в умывальную. Фрося собрала в охапку госпитальное белье, остановились, задумчиво и печально глядя на свет лампы.

— Павлуша! — спустя минуту позвала она и, когда Павел вернулся, освеженный умыванием, со сверкающими капельками на подбородке, сказала: — Ну что ж, ты прав. Поместим их в угловую комнату.

— Вот и добре. Я знал, что ты у меня молодчина, — похвалил Павел жену.

Наутро первым делом он сурово отчитал своего заместителя, затем вызвал председателя рабочего комитета Калужскую и вместе с нею и секретарем партбюро Петром Нефедовичем Шовкуновым пошел по усадебному поселку смотреть, как разместились семьи эвакуированных.

Тех, кто все еще жил в фургонах и палатках или под открытым небом, было решено тут же расселить по квартирам служащих совхоза. Женщину с тремя ребятишками перевели в коттедж директора.

Разместив всех эвакуированных, Павел поехал по отделениям. Спустя некоторое время «бьюик» круто застопорил у саманной хаты — конторы пятого отделения. Павла встретил новый управляющий Егор Михайлович Петренко, назначенный им вместо ушедшего на фронт Василия Сульженко.

— Ну, здорово, Петренко, — прогудел Павел, вылезая из громадного корытообразного кузова машины. — Как тут у тебя дела? Уже освоился с отделением?

— Осваиваюсь, Павло Прохорович. Привыкаю.