Книга благонамеренного читателя - Олжас Сулейменов

…В неровном, тревожном сне забылись дружины Игоря и Всеволода. Утром битва, печальный исход которой автору известен. Лексическая картина усиливается нагнетанием гласного «о» — самого минорного звука русской речи. «О» — одна из тех редких фонем, которая «наработала» в языке самостоятельную семантику. Часто встречаясь под ударением в словах, выражающих предельные, подчас полярные состояния или явления, этот звук приобретает в подсознании говорящего особое, характерное значение. Почему так родственны «уродство» и «гордость», «гром» и «звон», «совесть» и «горе»? Почему «огонь» в речи не враждует с «холодом» и «морозом»?

Все предельное — огромно, много, очень долго — нарушает привычное течение жизни, вызывает беспокойство и тревогу. Самые противоестественные понятия озвучиваются этим замкнутым гласным — «бой», «мор», «вой», «кровь», «боль», «погост», «покой»…

Колокольный, угрюмый, звук, настаиваясь в словах, обозначавших огромное, непостижимое, откладывается в подсознании говорящего как альтернатива жаркому «а»!

Тревога и робость — ох!, радость отваги — ах! Или, как у Марины Цветаевой: «Ох — когда трудно, и ах — когда чудно».

Круговая оборона и яростная атака — вот образное различие характеров этих гласных в поэтической речи: «Страны ради, гради весели». Эти яркие строки «Слова» предвещают современное: «Яростные, русские, красные рубахи» (А. Вознесенский).

…В русском языковом спектре звук «о» несомненно отличался холодным тоном. И поэт Средневековья услышал это и использовал свое открытие. Во имя целостности создаваемой картины — лексически и вокально — он нарушает орфографическую норму, вовлекая не–родное речение в книжную лексику. Четырежды акцентированный «о» в поэтической фразе придает картине объемность и печальный, замедленный ритм, замыкает кольцевую композицию эпизода, начатого со слов: «Долго ночь меркнет…»

Исход битвы уже предсказан плачем «о». Такое сознательное использование музыкального подтекста крайне редко встречается в средневековой поэзии. Да и в современной нечасто. Наши аллитерации не выходят за пределы звукоподражания.

Десять лет назад вышла моя книга «Аз и Я», часть которой посвящена истории прочтения «Слова» учеными–специалистами. Эта работа навлекла на себя острую и порой справедливую критику. Некоторые обратили, в частности, внимание на то, что исследователь–поэт упустил из виду оригинальную поэтику памятника. Действительно, я не включал эту тему ни в одну из своих статей, а именно своеобразие поэтическое служит сильным аргументом, доказывая подлинность «Слова о полку Игореве». На встречах с читателями, рассказывая о литературном мастерстве поэта Средневековья, я подчеркивал мысль, что перевод в современную языковую норму разрушает иногда поэтическую картину. Памятнику наносится невосполнимый ущерб. Во всех сегодняшних переводах мы читаем: «Дремлет в поле Олегово храброе гнездо». Из четырех ударных «о» осталось всего два, да и они оказались разрозненными. Разрушена звуковая метафора, поэтическая фраза превратилась в прозу. Если бы автору «Слова о полку Игореве» был неважен тонический подтекст, он мог бы и сам в восьмой раз написать «храброе», не дожидаясь, пока его поправят.

Думается, отдельные места «Слова» целесообразно сохранять нетронутыми в академических и стихотворных переводах. Ведь в эти строки, быть может, заформован элемент великой поэтической системы, которая должна быть обязательно учтена при построении современных и будущих моделей мировых литературных культур.

…И до сих пор продолжают спорить о личности неизвестного автора «Слова». Те, кто сомневался в подлинности памятника, искали исполнителя подделки в кругу лиц, занимавшихся литературой и историей в XVIII веке, назывались даже конкретные имена. Но, как в свое время заметил А.С. Пушкин, в России XVIII века не было литератора, обладавшего столь сильным талантом, который обнаруживается в строках «Слова». А рассмотренный мною пример служит лишь ещё одним подтверждением правоты пушкинского заявления — не только в российской словесности, но и во всей европейской литературе XVIII века такое осознанное использование тонического подтекста было ещё или уже невозможно. Во всяком случае, примеров подобного совершенства поэтического выражения мы не встречали в письменностях этого периода.