Оккультный Сталин - Антон Первушин

Загадочна судьба Владимира Алексеевича Казицына. Отбыв недолгий в те годы срок, он получил распоряжение выехать на жительство в Саратов. Оттуда он написал письмо Морозову и пропал без вести...

Понятно, что события, происходившие в 1930 году в Ленинграде, не могли не затронуть и Москву. «Чистке» подвергся основанный в 1923 году Государственный астрофизический институт (ГАФИ). И провел ее не кто иной, как уже упоминавшийся Тер-Оганезов, назначенный заместителем директора института (директором был Василий Григорьевич Фесенков, автор оригинальной космогонической теории).

Вот как рассказывал об этом сам Тер-Оганезов на заседании партийно-комсомольской группы Московского отделения Всесоюзного астрономо-геодезического общества 9 апреля 1938 года: «Десять лет тому назад партия и Советская власть послали меня привести Астрофизический институт в “христианский вид”. Я попал туда как в стан врагов. Единственным, на кого я мог положиться, был Ю.В.Филиппов, но основное я провел один. В этом институте получали зарплату В.В.Стратонов, высланный в 1922 г., и В.А.Костицын (невозвращенец). Руководители института (В.Г.Фесенков и другие) затаили против меня злобу с тех пор. Я горд, что они меня клюют. Я считаю, что я правильно выполнил свою работу...»

Результатом этой «работы» было распоряжение по сектору науки Наркомата просвещения от 25 сентября 1930 года об освобождении члена-корреспондента АН СССР Фесенкова от обязанностей директора института. Костицына исключили из состава редколлегии «Астрономического журнала», а на его место был введен... Тер-Оганезов. Исполняющим обязанности директора ГАФИ назначили профессора Орлов. А через 9 месяцев ГАФИ был объединен с Астрономической обсерваторией МГУ и Астрономо-геодезическим институтом в Государственный астрономический институт имени Штернберга (ГАИШ).

В то же время московские астрономы подверглись репрессиям. Был арестован астрофизик Воронцов-Вельяминов. Похлебал тюремной баланды астроном, редактор и библиограф Шорыгин. Но всё это было только прелюдией к большой трагедии 1936—1937 годов...

После убийства Сергея Кирова 1 декабря 1934 года в Ленинграде прошла волна репрессий. Были сосланы все, кто ранее сидел (в их числе Святский и Штауде). «Чистке» подверглись, главным образом, старые партийные кадры, военные, чекисты, хозяйственники, но брали и инженеров, и ученых.

Одним из первых был арестован директор Астрономического института АН СССР (и его организатор) член-корреспондент АН СССР Борис Васильевич Нумеров —крупнейший специалист в области астрометрии, небесной механики и гравиметрии. Его расстреляют в сентябре 1941 года.

Буквально через несколько дней после ареста Нумерова, 7 ноября 1936 года, были арестованы ведущие астрономы обсерватории в Пулково: заведующий сектором астрофизики Балановский, известные астрометристы Комендантов и Яшнов. Спустя месяц, 4 декабря 1936 года, за ними последовали молодые астрофизики Еропкин и Козырев, а также заместитель директора обсерватории Днепровский. В феврале 1937 года был арестован ученый секретарь обсерватории Мусселиус, в мае – талантливый астрофизик Перепелкин.

24 мая 1937 года выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР в закрытом заседании приговорила Нумерова, Днепровского, Балановского, Комендантова, Яшнова, Еропкина, Козырева и Мусселиуса к 10 годам тюремного заключения. Несколько позже спецколлегией Ленинградского областного суда, также в закрытом заседании, был осужден на 5 лет тюрьмы и Перепелкин. Но фактически отбыл назначенный ему срок и вышел в 1946 году на свободу только один из них – Козырев.

Директор Пулковской обсерватории Борис Петрович Герасимович чувствовал, что тучи сгущаются и над его головой. Сохранилось его письмо к Морозову от 21 июня 1937 года, в котором он вежливо просит отложить встречу и обсуждение интересовавших Морозова научных вопросов до осени. Возможно, он надеялся, что если до осени его не тронут, значит решили оставить в покое. Этой надежде не суждено было сбыться: ровно через десять дней после письма к Морозову, 30 июня 1937 года, Герасимович был арестован и 30 ноября того же года расстрелян.

Позже всех, в конце 1937 года, был арестован (в числе большой группы физиков из Ленинградского университета) Матвей Петрович Бронштейн. В феврале 1938 года он был расстрелян.

По какой же причине погубили пулковских астрономов? В статье в журнале «Мироведение» № 6 за 1937 года под характерным названием «За искоренение до конца вредительства на астрономическом фронте», написанной Тер-Оганезовым, в вину Герасимовичу вменялось невыполнение обязательств по международным проектам и «вредительство» в деле подготовки к наблюдениям полного солнечного затмения 19 июня 1936 года. Еще одно обвинение состояло в том, что медленно продвигается поиск места для строительства большой южной обсерватории, а несколько обследованных мест были признаны непригодными – якобы «вредитель» Герасимович намеренно посылал группы наблюдателей в заведомо непригодные места.

Примечательно, что состоявшийся в марте 1937 года пленум Астрономического совета АН СССР поручил дальнейшее руководство работами по выбору места для южной обсерватории Тер-Оганезову, что однако нисколько не продвинуло эти работы, да и не могло продвинуть, ведь Тер-Оганезов был абсолютно некомпетентен в вопросах астроклимата (который и определяет, в основном, пригодность того или другого места для размещения там астрономической обсерватории)...

Столь страшные последствия для астрономов за мифический срыв наблюдений солнечного затмения только из сегодняшнего дня кажутся непропорциональными содеянному. Вновь сработала риторика сталинской эпохи: неторопливый научный процесс был приравнен к действиям на фронте, а все те, кто не понимал этого, считались «врагами» – предателями, готовыми всадить нож в спину революционного пролетариата.

Скрытый идеализм сталинского мемориального материализма проявлялся и в том, что простое познание мира было превращено в элемент непримиримой борьбы, в рамках которой нет места компромиссам. В этих условиях даже наблюдение рядового солнечного затмения превращалось в некий всемирно значимый ритуал, от которого напрямую зависит исход борьбы между марксизмом и враждебными ему идеологиями.

«Все мы, советские астрономы, – писал Тер-Оганезов в статье „За искоренение до конца вредительства на астрономическом фронте“, – должны <…> извлечь соответствующий урок. Здесь мы имеем новое доказательство того, что враг старается проникнуть во все поры советского организма, что он прикидывается нашим “другом”, иногда для притупления нашей бдительности позволяет себе сделать “полезное дело”, для того, чтобы в нужное время и в нужный момент нанести возможно тяжелый удар стране социализма <...>

Мы уверены, что советские астрономы, теснее сплотив свои ряды, вместе со всеми научными работниками Советского Союза, вместе со всеми трудящимися нашей страны, добьются новых успехов на фронте социалистического строительства, под руководством испытанной коммунистической партии и тов. Сталина».

С точки зрения той фантастической реальности, в которую погружался Советский Союз при Иосифе Сталине, астроном Тер-Оганезов был совершенно прав. Советская фундаментальная наука должна была стать частью марксизма, невзирая даже на то, что чем дальше, тем больше марксистско-ленинская теория отдалялась от происходивших в мире процессов...

Охота на релятивистов

Впрочем, наибольшее искажение картины мира, граничащее уже с переходом в чисто оккультное учение, мемориальный материализм допустил в столкновении с новой релятивистской физикой, которая пришла на смену физике классической.

Собственно, против знаменитых преобразований Лоренца, описывающих изменения свойств объекта при больших скоростях движения, и формулы Эйнштейна, связывающих массу с энергией, сталинисты ничего не имели. Наоборот, в статьях и книгах, популяризирующих космонавтику, в научно-фантастических романах советских писателей можно было с гарантией встретить довольно живые рассказы и о первом, и о втором. Советские материалисты ополчились на новую космогонию, которая вырастала из релятивистской физики.

Тут нужно вспомнить, что произошло в середине 1920-х годов. В это время немецкий физик Альберт Эйнштейн разрабатывал космологическую теорию в попытке отыскать универсальную формулу, связывающую все известные нам физические взаимодействия и через это позволяющие понять их природу. В ту далекую эпоху физики (а вместе с ними и материалисты) полагали, что Вселенная вечна и бесконечна. И казалось, нет никаких причин сомневаться в истинности этого представления. Однако Эйнштейн, размышляя о природе гравитации, сразу обратил внимание, что звезды в вечной и бесконечной Вселенной под действием гравитации и благодаря неравномерности распределения должны были бы давным-давно собраться в одну кучу. Всегда имеются звездные сгущения, которые неминуемо послужат концентраторами гравитации и вызовут сначала слабое, а потом всё более нарастающее движение других звезд в сторону этих скоплений. Получается, что стационарная Вселенная попросту неустойчива. А поскольку при этом она вечна, то вечность назад уже должна была съежиться в точку.