Сшитое сердце - Кароль Мартинез
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заклинание призывало предков в начертанную ее голосом пятиконечную звезду.
Все те женщины, которые до нее получали в наследство шкатулку и молитвы, спешили к ней, неся свою смерть, будто новое тело. Насильственная смерть, мучительная смерть, безболезненная смерть, спасительная смерть, долгожданная смерть, смерть, с которой смирились, смерть, против которой восстали, смерть, наводящая ужас, – каждая смерть ласково касалась горячего тела зовущей женщины. Толпа теней теснилась вокруг нее, пила ее жизнь, будто нектар, и каждый поцелуй дарил моей матери иную смерть. Она видела все ее чудовищные грани, проживала агонии, нападения, страхи. Мечущиеся руки внезапно умерших, навеки удивленных тем, что их больше нет, требовали вернуть им украденные жизни и отрывали от ее жизни по кусочку, чтобы проглотить его в темном уголке. Ее жизнь расползалась клочьями, ободранная, обглоданная, истрепанная ледяными поцелуями и ласками. Она барахталась в месиве страданий и страхов, моля, чтобы ей вернули дочь, застрявшую в складках потустороннего.
Но что могли теснившие ее со всех сторон умершие, что могли сделать для нее обреченные на вечную агонию, навеки захваченные шквалом своего последнего вздоха?
И тогда на краю образовавшегося круга Фраскита различила другие, светящиеся фигуры, наблюдавшие за ней издалека.
Смерть хранила свои тайны. Царство теней укрывало свой свет. Может быть, эти призраки должны были навеки проститься с живыми, чтобы обрести покой.
Она больше не сопротивлялась и отдала себя на все муки. Значит, такую цену она должна заплатить! Трупик Мартирио был прижат к ее груди. Смертельно бледная Фраскита смотрела на сонм мертвых. И в вихре теней Фраскита увидела, как девочка улыбается.
Внезапно дверь, открытая в потустороннее, закрылась и все исчезло.
Фраскита пришла в себя, словно поднялась наверх из колодца.
Она лежала в разрушенной башне. Анита, сидя на своей шкатулке, утирала ее пылающий лоб. Швея по-прежнему обнимала тело Мартирио. Но, несмотря на жар, она чувствовала, что плоть дочери теплая и что ее сердечко бьется под рукой.
Девочка мирно спала на животе у матери. Ей все удалось. Молитва, которую она произнесла, была утрачена на сто лет, но ее дочь жила. Смерть выпустила свою добычу, смерть уступила.
Фраските рассказали, что ее летаргический сон продолжался несколько дней. И что Сальвадор, Квинс и Луис все это время заботились о ее детях. Беглецам в конце концов удалось добраться до товарищей в горах Сьерра-Невады. Никто не посмел остановить окутанную тенями и ветром призрачную тележку, что двигалась на юг.
Сальвадор склонился над Фраскитой.
Лишь несколько тонких шрамов еще пересекали его лицо. Поначалу друзья в горах его не узнали и не поверили во всю эту историю, к тому же те двое, которых послал к ним Хуан с сообщением о победе над гражданской гвардией, и сами недоверчиво смотрели на новое лицо каталонца. К счастью, Квинс и Луис не изменились, и легенда, которая следовала за тележкой, в конце концов склонила чашу весов на их сторону. Говорили, будто целый батальон, преследуя каталонца, вошел в пещеры, да так оттуда и не вышел.
Отныне Сальвадор, человек с новым лицом, станет героем, мифической фигурой революции. Его имя волной прокатится по всей стране, от края до края.
– А теперь скажи мне, куда ты идешь с детьми и тележкой? – мягко спросил ее человек со сшитым лицом.
– На юг, – ответила моя мать, укладывая все еще спящую Мартирио в постель, приготовленную для нее анархистами.
– Мне нужно знамя, – прошептал ей на ухо Сальвадор.
– Я должна идти дальше, – ответила ему моя сбившаяся с пути мать.
– Вышей для меня знамя, – взяв ее за руку, настаивал Сальвадор.
И тут Мартирио тихо вскрикнула – очень похожий крик Фраскита слышала в пещере, служившей спальней каталонцу. Девочка пробуждалась.
Знамя
Что именно произошло между моей матерью и ее творением, этим заштопанным ее руками каталонским анархистом, человеком со сшитым лицом, которого она, похоже, из прихоти наделила чертами любовника, брошенного вместе с его оливами по ту сторону гор?
Анита-сказительница так больше ничего и не открыла. Другие мои сестры говорили, что не знают, а я не хочу ничего выдумывать. О моей матери много всякого рассказывали, но об этом все молчали. И это молчание нам нравится. Это молчание и сопровождающая его тайна.
Фраскита осталась рядом с каталонцем на два месяца – столько времени ей понадобилось, чтобы вышить для него знамя. Наверное, оставалась бы и дольше, если бы не вмешалась революция. Наверное, не будь у Сальвадора другой возлюбленной, мы не оказались бы в нынешних краях.
Анархист бросил в маленькой пещере все, что у него было. Письменный прибор и гитара – единственное, что ему удалось сберечь с юности, предметы, доставшиеся ему от отца, – были безвозвратно утрачены. Но чаще всего он с нежностью вспоминал юного Мануэля, который, по слухам, купил свободу ценой головы своего наставника.
Моя мать в пещерах не оставила ничего. Неистощимые катушки ниток, иголки, булавки и маленькие ножницы с тонкой резьбой были плотно уложены в оливковой сумке, которую она ни днем ни ночью не снимала с плеча. Подаренный Сальвадором кошелек она сразу же привязала под юбками, и он по-прежнему бился о ее ногу, иногда, если узел слегка ослабевал, сопровождая ее шаги легким звоном. Осталась с ней и тележка, куда анархисты усадили ее – негнущуюся, все в том же подвенечном платье, усеянном матерчатыми цветами, перепачканном кровью.
Она согласилась следовать за Сальвадором до тех пор, пока не вышьет для него знамя – символ революции, с которой он повенчался. Это знамя должно было послужить ему постелью в брачную ночь. Она и не знала, что вышивала приданое для этого нагого человека.
Она не спешила. На полученное от Сальвадора льняное полотно – краденую простыню, на которой, согласно легенде, покоилась монаршая особа, проездом оказавшись в этих местах, – она нашивала лоскуты других тканей, оторванные во время грабежей в гасиендах или собранные с трупов анархистов. Каждый раз сражения уносили жизнь одного или двух товарищей Сальвадора, и у него вошло в обычай отдавать швее клочок одежды павшего, реликвию, которую Фраскита покрывала вышивкой, а затем прилаживала к знамени.
Анархисты смастерили для нее пяльцы, которые разбирали и собирали всякий раз, как отряд перебирался на новое место.
Знамя Сальвадора и женщина, неустанно над ним трудившаяся, внушали всем религиозное благоговение.
Ни разу она не распорола сшитого накануне, чтобы подольше оставаться рядом с ним. Не спешила она, потому что ее творение должно было стать таким же
