Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Тина Макерети
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не путайся у меня под ногами, – усмехнулся он. – Я не стану тебя спасать, если попадешь в беду. – Позже, после беспокойной ночи в соседнем гамаке, он обратился ко мне более решительно. – Тебе тут не место, Понеке. Ты не должен был сюда наниматься.
– Я пришел не за тобой, – ответил я, но он либо не расслышал, либо не поверил.
– Ты, верно, счастлив, Джеймс. – Мое английское имя причиняло такую же острую боль, как если бы он использовал кулаки. – Теперь, когда Генри ушла с дороги. Теперь я весь твой, а, дружище?
Он был несправедлив. Он знал, что это заденет меня и заставит почувствовать свою вину.
– Не надо, Билли. Ты же знаешь, что я люблю ее так же сильно… так же сильно, как…
– Даже не смей воображать, будто что-то знаешь о чужой любви, Понеке. Сразу тебе скажу, лучше заткнись.
– Ты не единственный, кто пострадал, Билли.
– Ты ничего об этом не знаешь. Больше предупреждать не буду.
– Мне жаль, Билли, мне так жаль.
– Я не хочу слышать твой голос. Не хочу знать о твоем существовании. Ты это понимаешь? Убирайся отсюда.
Но я не двинулся с места. Наверняка я думал, что он увидит меня, увидит дружбу, которая связывала нас до того, как все изменилось, поймет, что мы можем вернуть ее, что все остальное было ужасной ошибкой. Я думал, что кое-что знаю. Думал, что нам будет проще выстоять, если мы будем держаться вместе. Когда он сделал движение, чтобы уйти, я шагнул вперед, поднял руку, как будто хотел коснуться его плеча, и произнес его имя.
Билли широко замахнулся. Удар пришелся мне по щеке, и я был настолько потрясен, что просто осел на палубу, поддавшись настойчивой боли. Билли. Брат мой.
– Почему ты меня преследуешь? Ты мне противен, один твой вид мне противен. Если бы ты не…
Я упал на спину и, лежа, посмотрел на него.
– Если бы я не… что? – Я тоже разозлился. Разозлился на его несправедливость, на то, что он меня отталкивал. – Не я толкнул на нее тех мужчин! Это все твоих рук дело, Уильям Смит.
Он с яростью посмотрел на меня, снова занеся кулак, но я по-прежнему беспомощно лежал на палубе. Он уронил кулак и плюнул, и повернул прочь. Тогда я разглядел его по-настоящему, увидел опустошение за его яростью. Он будет идти намеченным курсом, понял я, и, если понадобится, разрушит все на своем пути. И в то мгновение мне было плевать. «Ну и катись к черту», – подумал я.
* * *
Корабельная работа никогда не кончалась. Она была предназначена для мужчин, которые сами были такими же прочными, крепко сбитыми и мозолистыми, как канаты. Нежная кожа не вынесла бы всего этого натягивания и стягивания, развязывания и завязывания узлами корабельных канатов, особенно смоченных соленой водой. Мозоли нужно было нарастить, ободрав кожу до крови и на следующий день начав все сначала. Дни, проведенные в четырех стенах за созерцанием и корпением над книгами, сделали меня малопригодным для всего этого, а Лондон уже заразил мои легкие. Я хрипел, кашлял и двигался как старик, особенно ночью, на холоде или в дыму. Я надеялся, что через какое-то время в открытом море легкие очистятся, и я окрепну. Возможно, так и произошло. Первые недели пути закалили меня, хотя суставы мои опухли и постоянно ныли. Увидев, что у меня нет мускулов для работы с канатами и парусами, команда стала поручать мне самые низменные задания, требующие самой малой физической силы. В моем ведении находились помойные ведра и бесконечная уборка. Я был рабом повара: возил продукты, чистил и срезал гниль с солонины или сухарей. Когда еда приходилась команде не по вкусу, они вымещали это на мне, потому что никто не отваживался бросить вызов повару. Они вдоволь глумились надо мной, но всегда в пределах разумного, потому что у капитана везде были уши, а он работал на Ангуса, и я был под его протекцией. Жаловаться мне было не на что, потому что, будь я одним из матросов, я бы тоже себя высмеивал.
Билли совершенно не обращал на меня внимания. Его сила и навыки делали его одним из самых востребованных гардемаринов. Он почти не спал. При любой возможности он брал двойную вахту, а когда не работал, то ел и спал, не отвлекаясь на разговоры. Мы виделись каждый день, но все время притворялись, что это не так. Через несколько недель я пару раз попытался заговорить с ним, но он едва снизошел до того, чтобы заметить мое присутствие. Попытки вышли робкими, детскими.
– Билли, ты видел утром, как стая скатов прыгала по правому борту?
– Хеми, да оставь ты меня в покое, мне не интересны твои наблюдения, и я тебе не друг. Когда ты вобьешь это себе в голову? Между нами все кончено.
– Но мне от тебя ничего не нужно. Я только хочу…
– Я знаю, чего ты хочешь, Хеми. И я сейчас не питаю любви ни к одному мужчине. Держись от меня подальше. Я ни на что путное не годен. Как и любой другой из здесь собравшихся. И возможно, ты – больше, чем кто бы то ни было. Все, что у меня есть, – это работа, в которой можно забыться. Рекомендую подумать о том же.
Он был прав. Я был ни на что не годен. Мне не следовало наниматься на этот корабль, но я думал, что если последую за ним сюда, подальше от мрачного города и всего, что случилось, то смогу возродить дружбу с ним. Мы могли бы стать товарищами, товарищами по боли. Но я был недостоин вины, которую Билли лелеял в своем сердце. И он знал, что наблюдать за ним и не иметь позволения предложить свое утешение или получить его самому было для меня наказанием.
* * *
Корабль – это отдельный остров со своими правилами. В свое первое путешествие мне было так плохо, что я обращал на них мало внимания и прятался за юбками Художника. На «Перпетуе» подобной защиты у меня не было. Я уклонялся от этого сколько мог, пока не назрела необходимость проявить себя хорошим человеком, хотя у меня не хватило духу выделывать смешные фортели и остроумничать. Вместо этого я
