Звёзды — холодные игрушки - Сергей Лукьяненко

— Раз это так бездарно, — очень спокойно спросил я, — почему вы помните их до сих пор?

— Это мой долг — помнить все неудачи подопечных!

— Я тоже помню, — неожиданно сказала Катти. — Как сейчас помню, как ты читал, Никки… «И смотритель не может все это стерпеть, не может смотреть, как гибнут его любимцы. „Да пропади оно пропадом!“ — он говорит. И гасит маяк. И маяк не горит. А в море корабль налетает на риф — корабль, плывущий из тропических стран, корабль, везущий тысячи птиц, тысячи птиц из тропических стран. Тысячи тонущих птиц».

— Ерунда, — резко сказал Наставник. — Катти помнит, потому что твои отношения с ней всегда были излишни эмоциональны. Но ведь никто этому не препятствовал! Вы были признаны гармоничной парой, и на все ваши детские шалости…

— Вы подлец, Наставник, — сказал я. И ударил его по щеке.

Несильно.

Без желания причинить вред этому старому человеку.

Но в полной уверенности, что приходит момент, когда легкий удар по щеке заменяет долгие и сумбурные выражения неприязни.

Пер шатнулся, словно я бил в полную силу. Прижал ладони к лицу.

А мои руки заломили за спину.

Я оглянулся — Таг и Ган держали меня, неумело, но старательно. Куда подевалась их неприязнь к прикосновениям!

— Не стоит, — сказал я. — Больше я его бить не собираюсь.

Но они не отпускали.

Мне хватило бы пары секунд, чтобы вырваться. Раскидать их, причинить сильную боль и повреждения.

Но я не собирался драться с друзьями, даже если они не правы.

— Тысячи тонущих птиц… — прошептала Катти, медленно отступая в угол комнаты. — Тысячи тонущих птиц…

Наставник отнял руки от лица. Щеки у него раскраснелись, но не от удара, а от волнения, равномерно. Румянец ему даже шел.

— Ты моя самая большая неудача, Никки, — сказал он.

— Я единственный из твоих подопечных, кто остался человеком, — ответил я. Подумал, и поправился: — Стал человеком. Вопреки.

— Никки… — выдохнул под моим ухом Таг. — Проси прощения, Никки!

— Тебе обеспечен санаторный режим, Ник, — сказал Наставник. — Пожизненный санаторный режим.

— Я обдумаю эту перспективу, — пообещал я.

— А мне — позор… — Пер опустил глаза. — Позор на старости лет… на весь остаток жизни…

— И этот вопрос я постараюсь решить, — сказал я. Холодное бешенство судорогами сводили мышцы. Мне казалось, что стоит Тагу и Гану схватить меня покрепче, попытаться ударить, и что-то произойдет. Что-то страшное и манящее одновременно…

Но они просто держали меня. Два моих несчастных друга, на глазах которых свершилось чудовищное кощунство.

— И смотритель не может все это стерпеть… — произнесла в отдалении Катти. Засмеялась захлебывающимся, плачущим смехом.

Часть 4. Человек

Глава 1

Камера совсем маленькая. Четыре на четыре шага. У Алари было просторнее.

Да еще половину места занимает кровать.

Даже ходить невозможно. Встать, развернуться, отжаться от пола… Снова лечь. Правда, говорят, что это недолго. Решение будет принимать не Мировой Совет. Это ведь мелочь. Решение примет Наставник Пер. Быстро и справедливо. Другие Наставники подтвердят или изменят приговор.

Мне сообщат о результатах.

Самое смешное, что это называется покаянием Наставника.

Я формально невиновен. Я лишь плохо воспитан.

На стене экран, но он не работает. Терминала нет.

Четыре на четыре шага, а если не ходить по кровати — то два на четыре.

Но говорят, что это недолго…

Экран засветился, когда я валялся на кровати, глядя в серый потолок с единственным тусклым плафоном. Как предусмотрительно, даже в интернате есть вполне надежная тюрьма. Только называется она — изолятор…

— Я виновен в неудачном воспитании Ника Римера…

Покосившись на экран я отметил, что Наставник Пер и впрямь выглядел несчастным. Как мне объяснили, трансляция будет идти для всех Наставников Родины. Они извлекут полезные уроки из рассказа Пера…

— Нет ничего страшнее, чем подопечный, поднявший руку на Наставника… — полушепотом сказал Пер. — Каким может быть его следующий поступок? Унизить женщину? Ударить ребенка?

— Врешь, скотина, — равнодушно сказал я экрану.

Но Пер меня не слышал. Сейчас, во всяком случае. Я находил мстительное удовольствие лишь в том, что позже он просмотрит запись. Наверняка меня снимают.

— По мнению врачей Ник Ример страдает от психической регрессии, вызванной амнезией, — продолжал Пер. — Он вернулся к эмоциональным реакциям ребенка. Но и это не оправдывает меня. Значит, слишком поздно я откорректировал те ненормальные стороны его личности, которые привели к беде. Импульсивность, нетерпимость, самоуверенность…

Я засмеялся. Может быть теперь детей станут отдавать в интернаты еще раньше?

— Я прошу наказания для себя, — произнес Пер. — Наказания… общепланетного порицания. Прошу снисхождения к своему ученику… перевода его на санаторный режим неопределенной длительности.

— Меняю санаторий на порицание, — сказал я. — Фарисей…

Наставник на экране склонил голову. Он ждал.

— Решение принято, — произнес женский голос. — Наставник Пер, ваша работа признана неудовлетворительной. Вам дается возможность искупить свою вину работой в интернате «Белое море».

— Спасибо, — прошептал Пер.

— Подопечный Ник Ример, ваше поведение признано асоциальным и опасным. Вам определен санаторный режим на неопределенный срок без права пересмотра решения. Вы имеете право высказать свое мнение, вас услышат.

Это становилось забавным.

— Вам не кажется, что вы все не правы? — спросил я.

— Общество не может ошибаться.

— Почему же?

— Ошибки — это отклонения личности от законов общества. По определению общество свободно от ошибок.

У меня появилось подозрение, что я говорю с машиной.

— А если неверны исходные определения?

— Вывод о неправомерности системы может быть сделан лишь при выходе за ее рамки. Вы находитесь в обществе, Ник Ример.

— Я нахожусь под замком, — ответил я.

— Вы все сказали?

Я немного подумал.

— Да, абсолютно все.

— Решение принято и доведено до всеобщего сведения.

Экран погас.

Как быстро и печально завершилась моя карьера Наставника!

Минут десять я ждал, потом, решив, что за мной придут нескоро, улегся поудобнее, и попытался заснуть. Разумеется, немедленно открылась дверь.

За мной пришли Ган и Таг.

То ли принято поручать конвойные миссии друзьям преступника, то ли никто из Наставников не захотел марать об меня руки.

— Ример, вставай, — произнес Ган. В руках у него было оружие. Маленький серебристый пистолет.

— Как называется эта штука? — спросил я, поднимаясь.

Гану было не по себе. Ему очень трудно приходилось. Вот только жалеть его, находясь в моем положении, казалось неестественным.

— Это мышечный релаксатор, Ример. Он используется в медицине при судорожных состояниях. Вызывает временное отключение мускулатуры.

— Как удобно, да? — я усмехнулся. — А знаешь, на моем кораблике ведь тоже не было оружия. Я пожег корабли не-друзей самыми мирными средствами…

— Ример, ты болен. У людей давно нет необходимости в оружии.

— Конечно. При таком количестве мирной техники…

Я прошел мимо них в коридор — Таг и Ган отступили, оказавшись за моей спиной.

— Ример, иди вперед, мы будем указывать направление.

— Ты уже забыл мое имя, Ган?

— Ник, не надо, — попросил Таг. — Ты ведь понимаешь, что ограничен в правах.

— Да, наверное. Куда мне?

— На выход. И к транспортной кабине.

Госпиталь, где находился изолятор, пустовал. Мимо прозрачных стен палат, с тщательно заправленными кроватками, мимо огромной, сверкающей белизной операционной, мы вышли в общий коридор, прошли к дверям. Под медным колоколом на входе застыл все тот же маленький мальчик. На меня он уставился почти со священным ужасом.

Бедолага Лотти, сколько же длится твоя безумная вахта на входе в интернат…

— Ри… Ник, обещай, что не попытаешься бежать.

— С чего это?

— Я не хочу пугать детей видом оружия.

— Хорошо, — согласился я. — Прячь.

— Я недалеко спрячу, — сообщил Ган.

Вот тут я начал хохотать. Да что же они, до сих пор играют в Регрессоров?

Так мы и покинули Матушкин Свет, трое друзей, один веселящийся, а двое еще обдумывающие шутку…

Мне было немножко жалко, что так и не появилась Катти. Было приятно, что не появился Пер. Где-то у кромки деревьев я оглянулся на здания интерната, и мне показалось, что за мгновенно помутневшим окном на четвертом этаже мелькнула фигура Наставника. Что ж, не будем прощаться.