Ката - дочь конунга (СИ) - Степанова Мария Игоревна

Мала принесли в дом на снятой с петель двери. Он был без сознания, грязная повязка, охватывающая предплечье, плохо пахла и была вся сплошь покрыта мушиными личинками. Послав за Цветавой и ее дедом, Маша аккуратно размотала тряпки и взглянула на обезображенную руку. Сама она такое не вылечит, это было понятно сразу. Обмыв рану, она забинтовала ее и стала ждать. Мала кое-как напоили, он пришел в себя, огляделся мутным взглядом, увидев Машу, схватил ее здоровой рукой, застонал и снова потерял сознание.

Так она и металась между умирающей невесткой и умирающим другом. Мал начал поправляться первым, старый знахарь знал свое дело, и вытянул калеку на этот свет. Рана медленно, но верно заживала, Мал начал потихоньку вставать, особенно после того, как его навестил сам Светозар. Они долго разговаривали, Мал подробно рассказал все, что произошло с ним. Оказывается, руку он потерял, защищая Ратибора, а как погиб боярский сын, уже не видал. Узнав о смерти старшака, Мал упал на подушку и долго молчал, сжимая веки, из-под которых сочилась влага.

Улиана выздоравливала телесно, но душа ее кровоточила, и заживать не собиралась. Ее подняли почти насильно, заставив ходить, есть, пить, говорить. Но вернуть прежнюю веселушку Маша была не в силах.

Так прошло лето, наступила осень. Испросив позволения князя, Светозар собрался вернуться в Новгород.

— Как же я без тебя, Светозар? — спросил князь, — было вас двое, ты да сын твой, храбрец, а теперь обоих вас теряю.

— Тебе, княже, больше дружинные нужны, а не думные, а я домой поеду, — только и ответил Светозар.

Князь не нашелся, что сказать и отпустил, хотя и сожалением. Седьмицу собирали поезд, с боярином уезжала почти вся новгородская чудь, и словены тоже, оставались только потомки викингов, которые чуяли, что не последний был этот бесславный поход.

Улиана категорически отказывалась ехать. Она так и не сняла траура.

— Куда же я поеду, — тихо говорила она, — от мужа, от сыночка… Нет, мое место тут, рядом с ними. Буду молиться за них.

Машины аргументы, что за усопших можно молиться где угодно, не работали, и, наконец, Светозар сказал, чтобы она отстала от несчастной.

— Ей так легче, — вздохнул он, — не тревожь ты ее душу.

Дом, в котором планировал жить молодой боярин с семьей, достроили, и Улиана, с помощью и благословением Светозара, устроила там больницу и странноприимный дом. Вместе с ней туда из пристроя переехали Цветава с дедом, пара заморских лекарей, повитуха с помощницами. Уже через несколько дней принимали первых страдальцев, мыли, лечили, выхаживали. Светозар перед отъездом нашел толкового управляющего, велев ему присматривать за домом и молодой хозяйкой, и выполнять все ее поручения. На прощание он обнял вдовицу.

— Ты, дочка, держись, — произнес Светозар, — а заскучаешь — приезжай, в нашем доме всегда твое место.

Улиана кивнула и печально улыбнулась.

— С богом, — сказала она.

54

Путь из Киева в Новгород занял сорок с лишним дней. Они покинули город на рассвете, потревожив сонных стражников у главных ворот. Восемь подвод, нагруженных скарбом, личный возок Светозара, тот самый, в котором, радуясь неизвестному будущему, ехали к своей судьбе Ратибор и Улиана, и несколько телег торговцев, которые присоединились к поезду, радуясь, что поедут под охраной воинов. Маша выглядывала из окна, она была взволнована самим путешествием и расстроена прощанием с Улианой. Девчонка выглядела такой юной и беззащитной. Чуть позади стоял Велимир, один из ближних княжеских слуг, достигший звания не по знатности, а за ратные заслуги. Он тоже пострадал в том бою, потерял глаз и получил борозду через все лицо, но благодаря заботам Улианы и ее команды, мужчина выжил. Коренастый, крепкий в плечах, он выглядел устрашающе, Маша знала, что Улиану можно оставить под присмотром этого человека и доверяла ему, потому что доверял Светозар. Может быть, ей показалось, но Маша заметила не только рабскую преданность в оставшемся глазу воина. Возможно, пройдет время, и он насмелится предложить юной вдове не только защиту, но и что-то иное, однако, сейчас об этом думать было бессмысленно, поэтому Маша просто обняла невестку и в сотый раз взяла с нее обещание возвращаться домой, если будет трудно. Девушка кивала, поглаживала Машины руки и твердила, что все будет хорошо. Она долго провожала отъезжающих, махая им вслед.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Светозар не велел торопиться. Среди поезжан были и те, кто как Мал, подались за ним несмотря на раны, и Светозар уважал эту преданность. Ехали весь светлый день, останавливаясь на отдых и пищу днем. Ночную стоянку разбивали загодя. Не дожидаясь потемок, тщательно расставляли подводы и охраняющих, чтобы лихие люди, промышляющие в лесах, не застали врасплох. Впрочем, если таковые и были, они предпочитали не связываться с поездом, полным воинов, гораздо владеющих оружием. Маше даже нравилось это путешествие. Часто, чтобы размяться, она то ехала верхом рядом с мужем, то и вовсе шла пешком, держась за борт телеги. Теплая погода радовала, лес угощал поздними ягодами, умелые мужики доставали дикий мед, смеша товарищей с заплывшими от укусов лицами. Вечерами разбивали костры, готовили еду и пели песни. Все это было хорошо, если бы не тревожил Машу угрюмый и молчаливый Светозар. Предоставив Жене возможность спать в повозке, боярин спал вместе со всеми на улице, поэтому и поговорить-то по душам они не могли. Днем он ехал впереди отряда, разговаривал отрывисто, но, в основном, совсем не разговаривал, только отдавал приказы. Добавлял беспокойства и Мал. Ему бы отлежаться в покое, но сколько не убеждал Светозар преданного парня, тот упрямо мотал головой, закусывая губы от тянущей боли. Оставаться в Киеве он категорически отказывался. И теперь ехал на телеге, баюкая ноющую культю. На стоянках Маша, не слушая возражений, сама перебинтовывала друга, тихонько подбадривала его, но видела, что чем ближе они к дому, тем печальнее становился Мал. Наконец она не выдержала.

— Ну, чего ты киснешь? — подступилась с расспросами она к Малу, когда пришло время менять присохшую повязку. Мал старался не шипеть во время процедуры, но все же пару раз дернулся. Маша достала сундучок, сделанный специально для снадобий киевским мастером-краснодеревщиком. Сундучок был резной снаружи, а внутри оббит кожей и разделен на секции. В каждой секции стояла своя склянка, и Маша уже наизусть знала, что в какой налито. Цветава наготовила лекарств на дорогу, и научила боярыню, как самой готовить настои и отвары. Не доверяя памяти, Маша опять вела записи, однако, в этот раз не на кусках пергамента, а в специально сделанной для этого книге. Книга сама по себе выглядела произведением искусства. Обложки были выточены из тонких деревянных пластов, а внутри помещалась тетрадь из прошитых пергаментных листов. В дороге очень удобная штука.

Мал не хотел говорить. И вообще, после выздоровления в нем будто что-то надломилось. Стараясь развлечь раненого товарища, воины вовлекали его в разговоры, но Мал реагировал совершенно неадекватно, то агрессивно бросался на того, кто шутил беззлобно, то отказывался от еды, предпочитая в одиночестве бродить до полуночи, возвращаясь в стан когда все уснули. Маше это совсем не нравилось.

— Ничего, боярыня, — сквозь зубы ответил мужчина, — не беспокойся.

— Да как же не беспокоиться, если ты сам на себя не похож?! — Маша понимала, что разговор назрел, и надо тормошить молчуна, иначе беды не миновать.

— Зря я подался с вами, — тоскливо выдавил наконец Мал, — кому я нужен такой…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Маша всплеснула руками. Для нее мгновенно встало все на свои места.

— Вот уж не думала, что ты такой идиот, — выругалась она, и Мал заинтересованно поднял голову, он всегда так реагировал, когда слышал от Маши незнакомое слово. — Давай еще скажи, что Пламена от тебя откажется.

То, как он дернулся, доказывало, что Маша попала в самую точку. Именно это мучило его с того самого дня, когда он осознал себя живым и с горечью понял, что вместо почетных похорон ему придется жить калечным до конца дней.