Коктейль со Смертью - Мария Эрнестам

Я почему-то задумалась, где живет сейчас Том — у Юхана или уже нашел квартиру. Наверное, они с Аннетт подыскали себе что-то, они же намерены жить вместе. Мама-папа-дети. Конечно, это будет хороший район, где все предусмотрено для малышей, какой-нибудь уютный домик с садом. Интересно, есть еще такие районы? Я не знала. Может, Бредэнг, где жила мать Габриэллы… Надо посоветовать это место Тому, когда он в следующий раз позвонит. «Эй, Том, ты уже нашел дом для твоей новой семьи? Может, Бредэнг тебе подойдет?»

Ход моих мыслей прервал внезапно появившийся в кухне патрон. Он подошел сзади и поцеловал меня в плечо, в самое чувствительное местечко, и погладил по голове. Слезы радости или боли выступили на глазах, но я сдержала эмоции. Слезы мне еще понадобятся.

— Доброе утро, ты давно встала?

— Меня разбудил телефон, и я решила дать тебе поспать подольше. — Я взяла его руку в свою, и мы так и сели за стол — держась за руки, словно не желали отпускать друг друга.

— Что-то важное?

— Ага. Это касается тебя. Звонил Мартин. Он хочет, чтобы Джон, то бишь ты, сделал сегодня фотопробы.

Патрон улыбнулся. У него были самые красивые глаза на свете.

— Сегодня кому-то повезет прожить на день больше — я это называю «жизнь в долг». А я беру выходной! У меня, как и у всех, должно быть на это право, ведь правда?

— Откуда мне знать, что вам можно, а что нельзя?

— Ты стала частью меня, Эрика. Моей путеводной звездой в бурном море жизни. Той, с кем я хочу быть рядом, и той, ради которой я готов умереть.

Я не поняла, шутит он или нет. Патрон встал и налил себе кофе, обычный, какой пили, я уверена, в каждом втором доме в нашей стране. Видимо, он решил больше не удивлять меня экзотикой вроде мокко или капуччино и довольствовался стандартным меню.

Погода еще не решила, взбодрить ли ей просыпающихся горожан или, наоборот, усыпить. Капризный диктатор-ветер сновал по улицам, обвивался вокруг стволов деревьев, ласкал ветви, чтобы в следующую минуту хлестнуть их со всей дури. Я не поливала цветы на балконе с тех пор, как умер Малькольм. Они, наверное, погибают или уже погибли. В любом случае им недолго осталось. Последние теплые осенние недели они тоже живут в долг.

Я плохо спала ночью, а когда засыпала, мне снился разговор с Леной Россеус и Хансом Нурдшо. Думаю, эти двое какое-то время будут держать меня под подозрением, кажется, так это называется. Я причастна к таинственным событиям, но всем им можно найти логическое объяснение, да и внешне я не похожа на убийцу. Если, конечно, у них есть памятки, где написано, как выглядит типичный или типичная убийца. Полагаю, разница есть: скорее всего, женщины и мужчины предпочитают разные способы убивать. Эйнар Сален, например, вряд ли пристрелил бы свою жену так, как это сделала она. Интересно, чем сейчас занимается Карина? Вероятно, она счастлива, что избавилась от: этого подонка. Патрон прервал мои раздумья:

— Куда нам нужно ехать? И когда?

— В Хэгерстен, к фотографу по имени Никке. Я с ним раньше работала. Очень талантливый парень. Просто чудо. Странноватый, но все гении с причудами.

— И когда он нас ждет?

— Около полудня.

— Тогда у нас еще есть время.

Я поняла, что он имеет в виду. Патрон оперировал словами, словно кнопками off/on на пульте управления: одно нажатие кнопки — и я, готовая на все, замираю в предвкушении. Мы встали из-за стола и пошли в спальню. Казалось, мы целую вечность провели вдали друг от друга и жаждали вернуться в постель. Краем уха я слышала, как снова зазвонил телефон, но и не подумала взять трубку, предоставив автоответчику разобраться со звонившим. Словно в тумане до меня донесся женский голос, оставлявший сообщение. «Позвони мне, Эрика», — расслышала я. И последнюю фразу: «Это Дьявол».

Растворимый кофе был мерзким, но зато горячим, а молоко смягчало вкус, если это можно назвать вкусом. Пламя свечей дрожало и отбрасывало завораживающие тени на каменные стены. На них были развешаны фотографии, поражающие воображение и заставляющие задуматься. Как правило, это были черно-белые пейзажи. Портретов почти не было. Большое фото запечатлело лысую голову, покрытую светлым пухом. «А tribute to life»[16] — было написано внизу. Я спросила у Никке, что имеется в виду.

— Это Оливер, мой приятель. У него был рак, я не помню, чего, но самая легкая стадия. Врачи говорили, что если уж суждено заболеть раком, то лучше этим. Сначала ему назначили облучение, и он потерял волосы. А потом сказали, что он здоров и можно прекратить лечение. Этот кадр я сделал перед тем, как волосы начали отрастать.

С этими словами Никке подошел к фотографии и внимательно посмотрел на нее. Разговор о его произведениях всегда заканчивался тем, что он снова рассматривал их, размышляя, как бы улучшить. Таких перфекционистов, как он, я еще не встречала. Особенно поражал контраст между внешностью Никке, его окружением и произведениями. Видимо, стремление к совершенству он полностью вкладывал в творчество, забывая о своем внешнем виде.

Мы приехали в Хэгерстен, промышленный район, где располагались в основном фабрики и заводы, на метро. Никке встретил нас на пороге, обняв меня и пожав руку Смерти. Был он в домашней одежде или собирался выходить — не знаю. Никке круглый год носил джинсы, поношенную футболку и свитер. Зимой, когда температура в студии опускалась ниже нуля, к этому добавлялась вязаная шапочка. При этом его нельзя было назвать непривлекательным. На вид — около сорока пяти, длинные светлые волосы собраны в хвост, глаза ярко-синие, почти лиловые. Никке был невысок, почти с меня ростом, но мускулист — в его студии в углу лежали гантели, которые он поднимал в перерывах между умственной работой. Городской ковбой, если можно так выразиться. И очень талантливый фотограф.

Мы приняли предложение выпить кофе и получили каждый по чашке растворимой бурды, которую Никке намешал в импровизированной кухоньке. Тут не было горячей воды, а вместо плиты — переносная электрическая плитка. Но Никке этого вполне хватало. Прямо здесь же на полу лежал матрас, прикрытый простыней. Простота, граничащая с аскетизмом. И очень чисто. Да и горячий растворимый кофе всегда лучше холодного эспрессо.

Значительную часть стены занимало белое полотно. Очевидно, Нике использовал его как фон для последней съемки. Я уже знала, что его можно поменять на черное. У Никке был целый арсенал различных камер, которые стоили, вероятно, целое состояние. Он одновременно снимал объект с нескольких камер, хотя, как сам признавался, больше всего любил старенький Хассельблад[17].

Патрон с нетерпением ждал начала съемки. Было забавно наблюдать, как у него от волнения подрагивают ноздри, словно у лошади, томящейся в стойле в ожидании скачек. Они с Никке начали живо обсуждать освещение, ракурс и композицию, и я уже в который раз удивилась умению Смерти приспосабливаться к собеседнику. Никке сразу поверил в придуманную нами легенду об актере из Великобритании, совершавшем турне по Европе, и даже не спросил, где и у кого «Джон» раньше снимался. Похоже, ему было абсолютно безразлично, кого он фотографирует: шведа, англичанина или самого черта, лишь бы снимок получился хорошим. Я слышала, как патрон рассуждает о жизни и смерти, чтобы создать подходящую атмосферу для съемки. Все это походило на хвастовство, причем хвастовство напыщенное, ведь излагал он все на английском. Я не люблю хвастовства, но патрону прощаю многое, чего не прощала другим. Видимо, это и есть тайная сущность любви — принимать человека полностью, со всеми его недостатками, прощать ему ошибки, забывать про причиненную им боль, заботиться о нем, хотя об этом не просят. Люблю ли я Смерть? Разве я могу любить его, если всего несколько дней назад считала, что люблю Тома? Кофеварка посмотрела на меня и понимающе подмигнула горящей кнопкой на ручке. Я недоуменно уставилась на нее.