Тщеславие - Джейн Фэйзер

Руперт взял ее за руки, растер запястья, затем по нежной внутренней стороне рук поднялся к плечам.

Октавия смутно чувствовала, что муж улыбается. Он снова перевернул ее на живот. Девушка утонула в перине и почувствовала его тело на своем.

— Оказывается, у меня меньше самообладания, чем я предполагал, — прошептал он ей на ухо. — Ты не возражаешь?

— Нет, — ответила Октавия в подушку. — Давай. — Ее бедра раздвинулись.

Руперт подсунул руки ей под живот и скользнул внутрь. Жаркий огонь, захлестнувший тело, принес всеобъемлющий покой и благодарность за то, что горести, страхи и дурные предчувствия отошли в тень. Не нужно было думать об одиноком будущем, осталось лишь чувственное настоящее.

Октавия стала засыпать уже тогда, когда он еще был в ее теле. Руперт лежал рядом и слушал ее ровное, глубокое дыхание. Расслабленная тяжелая рука лежала на ее талии. Нужно найти выход из тупика. Нет, он завладеет кольцом, но не даст Октавии пожертвовать собой.

Ровно в два, как и было обещано, к дому на Довер-стрит подкатила карета. Октавия стояла у окна гостиной на первом этаже, и, хоть мысленно она была готова к этому событию, в груди у нее похолодело. Лакей спрыгнул с запяток, открыл дверцу, откинул лесенку и только после этого поднялся по ступеням к подъезду дома Уорвиков.

Октавии сделалось почти дурно, выступила испарина. Руперт из дома уехал, но предполагал в половине пятого вернуться к обеду. Как долго длятся дневные свидания? Достаточно ли двух с половиной часов? Поскольку Филипп в амурных делах слыл знатоком и сам назначал время, Октавия заключила, что промежутка с двух до четырех вполне достаточно, чтобы удовлетворить разыгравшееся после полдника вожделение. Но сможет ли она потом заговорить за столом с Рупертом? Сможет ли небрежно швырнуть ему кольцо и преспокойно заняться жареной куропаткой, словно бы ничего не случилось? И он лишь кивнет в благодарность и сделает вид, что ничего не произошло.

Октавия натянула перчатки, разгладила на пальцах тончайшей выделки кожу и шагнула к двери. Гриффин с плащом поджидал ее в вестибюле, и Октавия автоматически ответила, когда он пожелал ей доброй дороги.

Октавия забралась в карету графа. Слуга поднял лесенку и захлопнул дверь. В воздухе просвистел кнут кучера; лошади дружно взяли с места рысью, и вскоре экипаж свернул с Довер-стрит.

Нет, думала Октавия с холодной тоской. Как только дело с Филиппом Уиндхэмом будет закончено, прекратятся отношения и с Рупертом Уорвиком. Раз она побывает в постели другого мужчины, не сможет уже повториться сегодняшняя ночь. Даже если она отдалась с согласия… нет, поощряемая любовником. Даже? Вероятно, она хотела сказать, потому что?

Октавия закрыла глаза. Раздобыв кольцо, она выполнит свою часть сделки. И не вынесет, если Руперт вновь до нее дотронется.

Карета остановилась, Октавия ждала. Сердце бешено колотилось. Но вот дверца наконец открылась, и в глаза ударил яркий солнечный свет.

Девушка накинула капюшон и вышла из экипажа. Входная дверь отворилась, показался дворецкий. Ее рука легла на изящные кованые перила, и Октавия с трудом поборола желание вцепиться пальцами в металл, как утопающий хватается за соломинку.

Она очутилась в вестибюле с мраморным полом. Дворецкий поклонился, горничная присела в реверансе. Но оба не произнесли ни звука, словно Октавия была плодом воображения, лишь призраком. Горничная молча указала на лестницу с двумя пролетами, упирающуюся в полукруглую площадку.

Неожиданно Октавия услышала шорох шелков и уголком глаза различила какое-то движение. У дверей стояла Летиция Уиндхэм. Ее лучистые глаза казались двумя изумрудами на бледном лице.

Октавия отвела взгляд и поспешила за служанкой. Она чувствовала себя так, точно находится в пустоте, перемещается в вакууме. Казалось, ноги несут ее, не касаясь лестницы, рука парит над перилами и вовсе не она ступает по ковру, туда, к двойным белоснежным дверям.

Октавия шагнула внутрь.

Филипп Уиндхэм отдыхал в глубоком кресле у потушенного очага, на коленях лежала книга. Он поднялся навстречу Октавии.

— Дорогая, а вот и вы. — В голосе Филиппа прозвучала хрипотца, которую она раньше не замечала.

— Как видите. — Гостья сняла перчатки. Граф легкими шагами танцора подошел к ней; гибкое худощавое тело двигалось с необычайным изяществом. Снял с головы Октавии капюшон, сжал лицо меж ладонями, жадно потянулся к губам, и эта напористость наполнила ее новым страхом. Из глубины естества поднялось отвращение.

Уиндхэм выпустил ее лицо, отошел на шаг и неулыбчивыми глазами принялся рассматривать гостью, в его жестоких зрачках затаился голод. Взгляд блуждал по ее телу, проникал под одежду. На секунду он задержался на зашнурованной груди. Филипп протянул руку и неспешно ослабил шнуровку.

Корсет стал свободнее, и Октавия вздохнула глубже, но от ожидания бешено забилось сердце.

Филипп довольно улыбнулся, но в следующий миг он отвернулся от гостьи и направился к столику, где стояли графин и бокалы.

— Мадера.

Слово прозвучало не как вопрос, а как констатация факта, и Октавии не оставалось ничего другого, как кивнуть головой. Она приняла бокал и пригубила сладкое вино, надеясь, что оно вернет ей мужество.

Филипп был одет по-домашнему: без сюртука и без галстука, в просторном парчовом "халате поверх жилета, в рубашке и панталонах. Глаза Октавии были прикованы к жилету — под бежевым, собранным в оборку шелком она старалась разглядеть маленький карман и крохотный мешочек в нем.

Поставив бокал на столик, Октавия подошла к Филиппу, положила руки на плечи, затем просунула под полы халата и осторожно сбросила его на пол.

Граф стоял не шевелясь, лишь иногда подносил к губам бокал. Глаза его сузились. Руки Октавии заскользили по телу, и она моментально нащупала то, что искала. Сердце радостно забилось. Теперь, когда она знала, где находится кольцо, было так просто его взять.

Она стала расстегивать жилет — пуговицу за пуговицей, моля Бога, чтобы Филипп принял за страсть то, что было на самом деле страхом.

Но вдруг он схватил ее за запястья:

— Мне не нравятся женщины, которые берут на себя такую смелость. — Голос прозвучал удивительно холодно, в глазах появился лед.

Руки Октавии безвольно повисли вдоль тела. Она ощущала себя шлюхой, которая по неумению оскорбила клиента.

— Извини, Филипп, — пробормотала она. — Я и сама нахожу себя слишком пылкой.

Уиндхэм улыбнулся, а Октавия почувствовала дикую ярость. Ей безумно хотелось чем-нибудь швырнуть в него, чтобы согнать с губ торжествующую усмешку.

Одной рукой — другая по-прежнему сжимала бокал — он продолжил работу Октавии: расстегнул жилет и изящным движением сбросил его с плеч. Одежда упала на пол, и Филипп носком ботинка отбросил ее подальше.