Тень стрелы - Елена Крюкова

Она вздрогнула.

Лама впервые коснулся ее.

Там, где он прикоснулся к ней, ее кожу закололо иголками. Будто бы в нее воткнули длинные золотые иглы, которыми китайские врачи излечивают все на свете хворобы.

– Что, что?..

– Это Чойджал!

Человек-олень с раскидистыми позолоченными рогами и человек-бык, с рогами посеребренными, делали такие сумасшедшие прыжки, так выбрасывали в стороны ноги, так скрещивали руки и вертелись на одной ноге, будто хотели подняться в воздух, взмыть над площадью; а за ними, важно ступая, шла самая громадная маска праздника Цам – синий чудовищный бык, с открытой пастью и оскаленными зубами, с тремя глазами, с загнутым вверх кончиком расплющенного носа. Пять позолоченных черепов мотались на груди быка. На концах рогов сверкали под солнцем медные языки, изображающие пламя. Человек-Чойджал танцевал в черном платье с вышитыми по нему золотыми драконами, с горловины платья, с плеч, с рукавов – отовсюду свисали яшмовые четки, крошечные зеркала, колокольчики, и, когда Царь-Бык подпрыгивал, колокольчики звенели. В правой руке Чойджал держал посох в виде скелета, в левой – аркан с кольцом и железным крючком. Катя, сама не сознавая, что делает, крепко, до боли вцепилась в руку ламы.

– О, о, что это!.. Зачем скелет!..

– Он отгоняет им злых духов.

– А это кто, за ним!..

– Это Золотой Дракон, девочка.

Он крепче сжал ее руку. Не выпускал. Катя, вне себя, глядела, как важно ступает Синий Бык, как бешено крутятся идущие следом за ним его слуги, как ползет по раскаленным камням храмовой площади дракон с золотой крупной чешуей, и золотые монеты отваливаются от картонного хвоста, и к ним бросаются раскосые дети – подбирать их, ведь это считается удачей, если хоть чешуйку с хвоста Золотого Дракона на празднике удастся подобрать; а трубы все взвывали, рвали уши, ревели и гремели, заглушая голоса, и крики пронзали копьями жаркую полдневную духоту, и все сильнее лама сжимал руку Кати, так, что ее пальцы прилипли друг к другу.

«Девочка, лама назвал меня девочкой, зачем», – смутно пронеслось в голове Кати, а Золотой Дракон вертел головой, и в золотом черепе горел рубиновый глаз, и странный светлый луч бил из глаза наотмашь, прокалывал белую пустоту, врезался в лица, наблюдая их, запоминая. На миг Кате почудилось: дракон видит ее насквозь, дракон может убить ее острым, как нож, лучом. Лама внезапно выпустил ее руку.

– Кто такой Чойджал, Доржи?.. – Она сжала занемевшие пальцы в кулак и покраснела. Трубы вскрикивали, как люди. Дракон медленно волочил золотой хвост по мостовой.

– Человек. Он был когда-то человеком, как все мы. – Лама тонко улыбнулся. С его голой головы крупными каплями по лбу и вискам скатывался пот. Солнце пекло нещадно. Он отер пот рукавом монашеского красного плаща. – Он был последователем религии бон в Тибете. Он дал обет. Провел отшельником в пещере в горах пятьдесят лет. Однажды, когда ему оставался всего один день до конца его заточения, в его пещере укрылись воры с украденным быком. Воры убили и быка, и старого отшельника – чтобы никто не был свидетелем их преступления. Но только пролилась на камни пещеры кровь и быка и человека, как Чойджал вскочил, схватил голову мертвого быка, надел ее себе на плечи…

Катя слушала, открыв рот. Музыка гремела, заглушая слова Доржи.

– И что?..

– И превратился в демона, владыку подземного мира. Он убил воров и пожрал их сердца.

– Пожирать сердце… Вырывать из груди и грызть… Это у вас, монголов, в крови такая жестокость?.. Вы так недалеко ушли от зверей?..

– А разве ваш ветхозаветный Бог не разит направо и налево, топя города и поселенья в море крови? И ваш Самсон разве не побил целое войско филистимлян ослиною челюстью? А ваши римские императоры разве не жгли христиан на деревянных крестах? Не давали на съедение хищникам в цирках? Зачем вы рассуждаете о жестокости, не зная хорошо ее природы? – Лама усмехнулся. Указал на дракона: – Не правда ли, забавный? Вы знаете о том, что в Гоби до сих пор люди встречаются с драконами? И на берегах Хуанхэ тоже их многие видят. А вон, вон, глядите, львы! Они играют с Белым Старцем – Цаган Эбугеном, великим Ульгеном! Сейчас они нападают на него… но он их усмирит… даст им лакомства… и они лягут у его ног, как послушные собаки…

«Как послушная собака у твоих ног», – вспомнились ей слова Иуды, сказанные когда-то в монастыре Да-хурэ. Она опасалась глянуть в сторону Доржи. Ей вдруг показалось: лама через мгновенье тоже ляжет у ее ног, как этот человек, нелепо прыгающий на солнечной площади, смешно подвывающий, переодетый львом, с торчащей гривой из ваты, выкрашенной желтой масляной краской.

Пляшущий докшит Жамсаран, уже ушедший далеко вперед, внезапно обернулся, и Катя увидела между его красных оскаленных резцов похожую на паука черную дырочку.

Я в тягость. Я в тягость Монголии.

Войскам нужна еда. Мои солдаты должны жрать. Жрать, черт побери! Иначе они вымрут как мухи.

Хоть Богдо-гэгэн и обещал бесплатно кормить моих солдат, я понимаю – он устал. Мы слишком долго тут торчим. Мои солдаты уже беспрепятственно грабят и убивают. Они хотят есть. Они хотят есть!

Идти на север? В Россию?

Нас мало. Нас слишком мало против красной саранчи.

Идти на юг? В Тибет?

Да. На юг. В Тибет. Надо советоваться с ламами.

Что делал Александр Македонский в таком положении?

Что делал Аларих в таком положении?

Что делал Наполеон в таком положении?

Надо покупать оружие у Биттермана.

Он врет, что у него больше нет поставок. Они у него есть!

Это значит, что он кому-то еще продает оружие. Кому?!

Я узнаю.

Кто мне может помочь в новом победоносном походе? Богдо-гэгэн? Жалкий старый пьяница. Виноградов? Отчаянно храбр, но подозрителен. Семенова убили. А отличный был полководец. Мои палачи? Кожедубы. Тупые. Глупые. Могут лишь палками махать. Мои сотники? Может быть. Храбрые вояки. Джа-лама?

Джа-лама. Да, Джа-лама. Я никогда не забывал про него. Я всегда про него помнил. Он сам отдалился от меня. Красные слишком рядом. Я пошлю к нему гонца. Кого? Сипайлова? Он волком глядит в степь. Возможно, он когда-нибудь предаст меня. Бурдуковского? Ташура?

Я не знаю, что делал Чингисхан в таком положении.

Я знаю, что буду делать я.

Иуда снова ускакал куда-то. Катя молилась сейчас лишь об одном: чтобы его не убили. О, пусть его не найдет ни пуля, ни метко брошенный нож. Хорошо, что они здесь, в Урге, в укрытии. Какой добрый этот лама Доржи, что предоставил им для жизни этот маленький, бедный, неказистый домик – их первый совместный дом, их первое семейное жилье… Семейное?.. Она, потупив взор, пожимала плечами, краска взбегала ей на щеки. Семья – с Иудой?.. Она пугалась самого слова – «семья» – после семейной жизни с атаманом Семеновым. Ей казалось: она не должна заводить семью с любимым. С тем, кого она любит безумно.

Любит… Безумно…

А если… не безумно?.. А если…

Нежный печальный голос внутри нее, женский голос, говорил мерно и скорбно: «Любая любовь смертна, дорогая. Любая любовь обречена. Любая любовь – это лишь желание человека любить, всего лишь. Это желание живет в человеке дотоле, доколе он способен любить и влюбляться. На краю гроба старик любит и хватается за жизнь, и это не значит, что его любовь – вечна. Она исчезнет вместе с ним».

Чей это был голос? Ей казалось – это говорила, шептала ей на ухо та прелестная китайская девочка с той коричневой изящной фотографии, что показал ей однажды в «РЕСТОРАЦIИ» Разумовский. Она погибла. Кто ее убил? Иногда ей казалось – сейчас откроется дверь, и в дом войдут те, кто убьет ее.

И тогда ей становилось страшно, она сжималась, скрючивалась на кровати, подтягивала колени к подбородку, истово молилась Богородице.

Часть третья

Судьба

Золотая бабочка

Вести войну – искусство созерцать Полярную звезду в Южном полушарии.

– В Кяхте уже Монгольское революционное правительство. – Разумовский пригладил волосы, улыбнулся, золотые зубы во рту сверкнули. – Недолго осталось сидеть на азиатском троне нашему умалишенному барону. Что говорит наша славная девочка, что пасется там, в ставке?

– Наша замечательная девочка работает исправно. Информация поступает бесперебойно. Мы знаем действительно о каждом шаге Унгерна. Письма перехватываются. Недавно из Пекина снова приезжал Крис Грегори. Я встречался с ним.

– Вы? Вы один? Без Биттермана?

– Я… один. – Носков отвернулся, потеребил бороду. Отводил глаза от Разумовского. Разумовский тонко, понятливо улыбнулся.

– Я верю вам. Что сказал Грегори?

– Что Чжан Цзолин никогда не будет соединяться с Унгерном и никогда не станет бороться бок о бок с ним с китайскими красными.

– Грегори знает о том, что по всей Монголии, Бурятии и Китаю организуются красные части? И что у них на знаменах – не красная звезда, а свастика?