На кругах времен (Сборник) - Юрий Греков

— Ты чего? — снова забеспокоился тот. — Иван уже узнал его — это был недавно переведенный в здешнюю милицию сержант Краснопольский. Сержант снял фуражку, придирчиво осмотрел ее, на всякий случай обтер рукавом и снова надел. -Ну, пошли.

— Пошли, товарищ сержант, — согласился Жуков, с наслаждением перекатывая во рту слова «товарищ сержант».

— Ты чего радуешься? — спросил Краснопольский. — Думаешь, пятнадцать суток — каникулы?

— Да трезвый я, товарищ сержант! Краснопольский пригляделся и засомневался — действительно, вроде трезвый, но Иван спросил:- Какое сегодня число? — и сержант убежденно сказал: — Пьяный!

— Число, число какое? — повторил Иван.

— Двадцать пятое июля, какое еще! — сердито ответил сержант, крепко взяв Ивана за локоть, сказал: — Пошли!

Иван шел и радовался, даже не заметив, как дошли до милицейского поста.

Дежурный милиционер удивленно приподнялся из-за барьерчика, осмотрел Ивана с головы до ног и спросил Краснопольского:

— Чего это он так вырядился?

Иван увидел себя его глазами. Как не удивиться: оленья доха, шапка ондатровая. А на дворе двадцать пятое июля.

И тут скрипнула дверь, и вошел дядя Петя, вернее старший сержант Хрисов, поскольку в данный момент он находился «при исполнении…» Увидев Ивана, он несколько удивился, но тут же строго спросил:

— В чем дело?

Сержант доложил, добавив:

— На пятнадцать суток тянет, как пить дать.

Будь Иван виноват, ничто не спасло бы его от столь сияющего будущего, дядя Петя был человек справедливый. И хоть старший сержант Хрисов знал, что его старый друг и капли в рот не берет, тем не менее он достал стеклянную трубочку, какими шоферов проверяют, отломил кончик и велел Ивану дуть. На радостях Иван дунул так, что Хрисов заметил:

— Полегче, полегче..

Взяв трубочку, он осмотрел ее и протянул Краснопольскому. Тот, еще сомневаясь, сказал:

— А ну, дыхни.

Если в трубке сержант еще сомневался, то уж обонянию своему доверял абсолютно. И, с некоторым сожалением, сержант констатировал:

— Трезвый… Вмешался Хрисов:

— Чего же ты в парке валялся?

— Обморок, дядя Петя, то есть, виноват, товарищ Хрисов, — весело соврал Иван. — Плохо стало. От жары!

— Ну-ну, — покачал головой Хрисов. — Ну ладно, катись. Вечером загляну…

Иван весело кивнул и, насвистывая под нос «Яблочко», вышел, чувствуя спиной через доху недоуменный взгляд участкового.

ЭПИЛОГ

Вот такая история приключилась с Иваном Жуковым. Закончилась ли она на этом, или, оклемавшись от шока, Жуков снова в каком-нибудь сарае корпит ночами над усовершенствованной моделью своего небывалого агрегата, я не знаю. Дня через три после похода в Соборный парк и «ЗэЗэ» он пришел в библиотеку, хмуро поздоровался и, положив на стол аккуратно обернутую в газету книгу, оказал:

— Вот, сдать пришел. — И, помолчав, добавил: — Уезжаю…

— Куда? — удивился я. — Так вдруг?

— А-а, — махнул он рукой и, оглядевшись, понизил голос, хотя в библиотеке не было никого, кроме нас двоих: — Иду вчера вечером, навстречу Хрисов. Глядь, а на голове у него что-то как блеснет! Аж затрясло меня. Подходит-смотрю, а это у него кокарда под фонарем блеснула. — Жуков помолчал. — Если останусь здесь — спятить могу. Вчера венец почудился, а на днях, слышу — рыцари скачут, завернул за угол — водовозка…

— Когда ж едешь?

— А сейчас. Схожу за чемоданом — и на станцию, расчет вчера взял.

Он протянул мне руку. Уже от двери обернулся, но ничего не оказал, махнул рукой и вышел.

Развернув газету, в которую Жуков заботливо обернул Уэллса, я хотел было скомкать ее, но неожиданно уткнулся взглядом в небольшое объявление, взятое в зубчатую рамку. В объявлении было всего две фразы:

«Сдается комната с видом в прошлогоднюю

осень. Оплата в зависимости от погоды».

Это была «Зорька ранняя», вернее большой ее обрывок — с полстраницы. Случайно ли завалялся он у Жукова в кармане, не знаю, спросить не у кого. И случайно ли Жуков в этот обрывок обернул книгу, неся ее в библиотеку, я тоже, конечно, не знаю. Впрочем, это неважно. Важно другое: благодаря этому мне удалось привести в четвертой главе точный текст нескольких газетных сообщений, так поразивших в свое время Ивана Жукова.

На этом, собственно, можно было бы и закончить, поскольку все, известное мне об Иване Жукове и случившемся с ним, теперь известно читателю.

Но здесь выступает одно очень важное обстоятельство.

Предубежденному, скептически настроенному или просто недоверчивому читателю вся эта история может показаться .совершенно сомнительной. У читателя же любознательного, не стоящего на позиции «этого не может быть, потому что этого не может быть», все рассказанное вызовет массу законных вопросов, среди которых не самый трудный — как все это можно объяснить?

Стремление дать читателю факты в той последовательности, как рассказывал Жуков, не позволило мне раньше высказать свое мнение. Теперь же я должен еще раз сказать, что вся эта история вызвала у меня не меньше вопросов, чем у самого предубежденного и самого доброжелательного читателя. Предупреждаю сразу: на все вопросы однозначного ответа я не нашел. Но — пытался. К сожалению, рассказ о попытках найти исчерпывающее объяснение занял бы не меньше места, чем вся история. Поэтому я, обращаясь к любознательному читателю, поделюсь только некоторыми соображениями и почерпнутыми в ходе поиска сведениями. Для большей точности я процитирую одно из положений современной физики:

«Пространственно-временные отношения подчиняются не только общим закономерностям, но и специфическим… Особенно специфичны пространственные и временные отношения в таких сложных развивающихся объектах, как организм или общество. В этом смысле можно говорить об индивидуальных пространстве и времени таких объектов».

Комментировать это положение не стану, скажу только: мне кажется, что оно содержит если не объяснение, то намек на объяснение случившегося с монтером. А так ли это или не так… «Думай, товарищ! Думать полезно», — говаривал наш учитель математики Иван Александрович Решетилов.

Если же оставить физику физикам, я должен сказать определенно: я рассказу Жукова верю. Почему? Но, во-первых, врать ему было совершенно незачем. Во-вторых, полсотни монет в нашем музее, четыре из которых — редчайшие переданы в Эрмитаж. Что еще? Да, обрывок газеты.

Это — факты. Достаточно их или нет — зависит от точки зрения.

Но вот еще два факта, на первый взгляд совсем далекие от того, о чем мы говорим.