Свадебный бунт - Евгений Салиас

Послѣ торжественныхъ и богатыхъ крестинъ долго длилось пированіе и угощеніе всяческое. Затѣмъ Шереметевъ со свитой уѣхалъ, а за нимъ pàзъѣxaлиcь и разошлись всѣ гости, вспоминая многое изъ недавняго прошлаго… Поминали Ржевскаго и Пожарскаго, Палаузова и Кисельникова, Носова и Шелудяка, Партанова и князя Дондукъ-Такіева, Ананьева и Барчукова. Кто-то помянулъ и Сковородиху, и всѣ засмѣялись при этомъ, потому что стрѣльчиха успѣла сойти съ ума отъ перепуга, едва не сгорѣвъ во снѣ вмѣстѣ съ домомъ, во время пожара слободъ.

Сковородиха увѣряла, что проглотила краснаго пѣтуха и что онъ кричитъ на зарѣ у нея въ животѣ безъ умолку, да еще за курами гоняется и всякія свои пѣтушьи обстоятельства справляетъ! Просто смерть, до чего безпокойно!

Только о двухъ жертвахъ пережитой недавней смуты никто не вспоминалъ, ибо никто не зналъ ничего…

Душегубъ Шелудякъ, еще наканунѣ казни своей за грабежъ молельни юртовской, забрался въ домъ одного зажиточнаго обывателя ради грабежа и убилъ сопротивлявшихся хозяевъ — мужа и жену… Ихъ нашли мертвыми, но не знали, однако, кто ихъ убилъ и за что… И, недоумѣвая объ ихъ судьбѣ, ихъ похоронили и забыли… Поэтому и теперь никто ихъ не вспоминалъ, перечисляя жертвы или героевъ прошлаго «смущенія и колебанія умовъ».

Эти погибшіе были князь и княгиня Бодукчеевы, Затылъ Иванычъ и Марья Еремѣевна, старшая дочь Сковородихи.

Когда въ домѣ ватажника Барчукова опустѣло и стихло, къ нему снова вернулся одинъ офицеръ и его близкій пріятель «допировывать», но уже явился вмѣстѣ съ красавицей женой. И гости вмѣстѣ съ хозяиномъ отправились въ комнату роженицы поцѣловаться и побесѣдовать съ ней.

Два пріятеля занялись донскимъ виномъ и пирогомъ. А двѣ пріятельницы, Варюша Барчукова и княгиня Дарья Дондукъ-Такіева, занялись новорожденнымъ. Одна немного завидовала другой, но, собираясь въ дальній путь за мужемъ, на Москву, не жалѣла, что у нея пока еще нѣтъ махонькаго князя.

Мужья толковали о своихъ дѣлахъ, вспоминали тоже и пережитое…

— Меньше году. А сколько воды утекло! Страсть!

Ватажникъ просилъ пріятеля не забывать его на Москвѣ, говоря, что вѣкъ будетъ помнить его услугу, даже, вѣрнѣе сказать, благодѣяніе.

— Не будь твоего финта, не быть бы мнѣ ватажникомъ и мужемъ Варюши!

— Да, не будь финта, не быть бы и бунту, — отвѣчалъ князь Дондукъ-Такіевъ. — Не имѣть бы тоже мнѣ и моего званія княжескаго.

— Да, пріятель, вѣрно! — отозвался Барчуковъ. — Скажу я тебѣ по сущей правдѣ, что коли твой оный финтъ не плохъ былъ, то это колѣно, поди, еще хитрѣе.

— Какое колѣно? — добродушно удивился офицеръ.

— А изъ учинителей всего бунта влетѣть не въ колодку, а въ княжество!.. Нешто плохо!..

Офицеръ разсмѣялся.

— Стало, по-твоему выходитъ, — сказалъ онъ, — что отъ финта — бунтъ, а отъ бунта — паки финтъ!! Погоди, до царя вотъ дойду, да спознаетъ онъ меня, — можетъ, еще и не такое диковинное со мной содѣлается. Онъ умниковъ любитъ. Чѣмъ я хуже Меньшикова? Онъ изъ простыхъ людей, а я изъ кайсацкихъ князей. Вотъ и буду, гляди, бояриномъ русскимъ, богатымъ и именитымъ.

1886