Сиротская Ойкумена - Игорь Старцев

ли, эти севера у меня вот здесь (при этом он дважды хлопнул себя по затылку). – Но ты принес мне удачу, приятель! И тебе спасибо!

– Да неужели? – не без иронии ответил Постников

– Точняк! Хорошего спутника повстречать в дороге – к счастью. У меня на заднем дворе бара стоит личный сугробный танк. Вмиг довезу до переправы – чего ради плутать в метели, тем более нездешнему человеку?

– Так вы от консультанта? – обрадовался Постников.

– И от него тоже. Двинули! – бодро подхватился Мятый и мигом опрокинул водку в рот.

Они в одну минуту выбрались на паркинг позади кафе. Ветер сразу же принялся швырять в лицо пригоршни колючих снежинок, видимость обрезало на расстоянии вытянутой руки, несмотря на то, что час еще не был слишком поздний.

Мятый сказал, что надвигается туман-убийца с океана. Оттепель на севере убивает коварно и неминуемо. Одежда лубенеет, умирают люди.

Он простер далеко вперед длинную руку и включил пультом прожектора на своем внедорожнике, чтобы отыскать его во вьюжной сумятице. Лучи фар проломили пургу и ослепили Постникова, шагавшего вслед за своим добровольным провожатым. На свежем воздухе поведение Мятого необъяснимым и резким образом вдруг переменилось.

– Погодка та еще, но все будет нормально, – задумчиво говорил Мятый. – Слушай, как тебя там, мне, в общем, жаль, что так все обернулось. Жаль мне тебя, короче, ничего личного. Блин, ну как можно быть таким лохом? В общем, у меня для тебя привет.

С этими словами он неуловимым и молниеносным кошачьим взмахом еще раз протянул руку, и Постников внезапно ощутил, как его одежду пропорол очень холодный клинок и глубоко врезался между ребер.

– Привет от дубоградского весельчака. Прощевай, покойничек! – задушевно шепнул экс-правовед. – От директора института аномальных явлений. Он теперь далеко.

Постников, скрючившись, задохнулся и удивленно хватался за бок. Мятый ухватил его за руку и безумно оскалившись, замахнулся для нового удара.

Вдруг совсем близко из метели грохнул выстрел – будто выстрелили над самым ухом. Мятый нелепо всплеснул руками и отскочил на полметра назад, причем его лицо почему-то превратилось в кровавую бесформенную кашу, и грянулся навзничь в сугроб. Постников обернулся. Из-за буранного полога выступила маленькая женщина с двустволкой, приклад которой был обмотан синей изолентой.

– Живой ты? – резко спросила она.

– Да вроде нормально, – сказал Постников хрипло и сел в снег. А потом и лег.

Женщина с неожиданной силой цепко ухватила Постникова за воротник и локоть, помогла подняться. Подставила плечо и потащила туда, где дожидался ее снегоход, спрятанный под ярко-синим чехлом.

К снегоходу были прикреплены узкие сани в форме лодки. Женщина протащила раненого поближе, ловко расчехлила машину, и перевалила Постникова в сани.

Он захотел сказать «спасибо», но с удивлением почувствовал во рту вкус крови.

– Нехорошо зимой умирать! – строго заявила женщина. – Зимой и в снег закопать нельзя: росомаха найдет. До мая держись, тогда земля оттает, будет хорошая тебе могила. Шилом он тебя ткнул. А это плохо!

– Как тебя звать?

– Полина!

Женщина закричала, пересиливая свист вьюги, чтобы он не болтал, если не хочет истечь кровью, и резко ударила ногой по стартовой педали снегохода. Постников недвижно смотрел в пуржистое серое небо. Несло так, будто небу наскучило сеять мелким ситом, и оно опрокинуло разом всю кадку со снеговым запасом. Растарахтелся мотор, гусеница выбросила облачко снежной пыли, и снегоход поехал в пургу.

«Надо же, снег, – подумал он. – В точности, как тогда на Сортировке».

22 глава

«Вот и белые мухи припожаловали», думалось в апатии Постникову, и он дремотно щурился на снегопад.

Обильно присыпало на тундру, и ветер все крепчал. Из снеговой пелены на Постникова поглядывала морда белого песца, непонятно как возникшая среди холодных потоков. Он равнодушно прикрыл глаза, его стало забирать оцепенение. Через некоторое время Постников вне всякой связи с предыдущим очень ярко и достоверно заметил, что он собственноручно расковыривал ногами и локтями нору в сугробе (причем снег не обжигал холодом, а казался нейтрально-прохладным, как чистая простыня), и вскоре докопался до каменистого грунта, усыпанного шариками инопланетной белой травы, словно надутой из полимерной пены. «Олений ягель», вспомнилось блекло, издали. При этом сверлила череп далекая и полузабытая мысль: «но постойте же – ребенок? Ольга?», – и синим рентгеном высвечивалась и гасла где-то в затылке.

Полутруп с прихваченными морозом мыслями. Он рассмеялся бы, если бы смех не прозвучал сейчас жутко. А метель песцовым хвостом все помахивала по сугробу, сеяла белую сонную муку. Да, один только сон все одолеет, все вылечит. Он принялся рыть пальцами мерзлую каменную крошку на дне снежного кратера, обламывая ноги и царапая ладони до крови – но вот что странно: никакой боли не появилось. Это явно было нехорошо, потому что он как раз желал пробудить боль, чтобы взбодриться. Он сообразил, что ему необходимо делать шаги по каменистой узкой дороге, лезущей спиралью к макушке голой скалы. Ритмично задувал острый норд-ост, и уже немыслимо было припомнить, зачем нужно переставлять ноги – но и остановиться при этом никак было нельзя, потому что только в шагах и таилась цель его существования, даже если вспомнить ее получалось плохо.

Неведомая сила вздергивала его под руки и волокла по мягкому снегу в какой-то сруб или шатер. Места внутри этого балагана для Постникова точно не имелось. Там, внутри, все пространство заполнил все тот же белый северный песец – он свернулся калачиком и только поглядывал на Постников острым глазом. Постников хотел пожаловаться на зверька, но оказалось, что было поздно и сам он уже привязан к лежанке и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. По десятку тонн зачем-то привязали к ним. Сам же шатер совершенно неожиданно оказался тусклым подземельем, причем просевший мерзлый каменистый грунт тяжко оседал Постникову грудь, отчего тот мог разве что хрипеть. Однако наиболее отвратительным в этом всем было даже не удушье – а приплясывающие тут и там в землянке необъяснимые и глумливые тени. Постников пытался их отогнать, но выходил у него только шепот, и нахальные пляски никак не прекращались и даже стали обретать звучность, причем ругались тени отчего-то исключительно словами синоптического прогноза. Чертов песец тем временем съежился до приемлемого размера, но безотлагательно решил устроиться у Постникова на груди, а весил он, как оказалось, не меньше сотни пудов – что было, как сами понимаете, некстати. Свет начал быстро меркнуть. Как раз по причине этого зверя Постникова обступила непроглядная и глухая тьма.

***

Первое, что проступило, был еле слышный и протяжный стон ветра. Навострив уши,