Волчье логово - Стенли Уаймэн

— Он уезжает, — пробормотал я, едва доверяя своим глазам. — Он уезжает!

— Подожди, — отвечал сухо Круазет.

Но я был прав. Нам не пришлось долго ждать. Он действительно уезжал. Вскоре мы увидели его самого: он сидел на сильной серой лошади, и у его седла виднелись кобуры с пистолетами. Его мажордом бежал около, выслушивая последние приказания. Калека, привлеченный этою суетою, покинул свое обычное место у церковной паперти и протянул руку за милостыней. Видам, проезжая мимо, зверски хлестнул его плетью по лицу, и до нас донеслись его ругательства.

— Будь он проклят! — воскликнул в праведном негодовании Круазет. Я не сказал ничего, вспомнив, что этот нищий пользовался особым покровительством Катерины. В памяти моей всплыл случай, бывший незадолго до того, когда в бытность виконта дома, у нас устроилась большая соколиная охота на пари. Безер и Катерина ехали тогда вместе по улице: при этом Катерина подала нищему монету, а Безер швырнул ему весь свой выигрыш.

Сердце мое сжалось при этом воспоминании. Но не надолго. Он все-таки уехал или собирался уехать. Мы оставались неподвижны, устремив глаза по направлению маленькой кавалькады из семи всадников, двигавшейся к северу по белой дороге, и продолжая следить за ними, перекидываясь временами словом-другим, пока наконец движение их не замедлилось, и они не стали подниматься по крутой горной дороге в Кагор, а затем и в Париж.

С радостными возгласами — с Круазетом во главе, мы бросились через террасу и двор в одну из внутренних комнат замка, куда вбежали, едва переводя дух.

— Он удрал! — закричал громко Круазет.

— Он поехал в Париж, и пусть его преследуют всякие неудачи!

При этом мы подбросили в воздух шляпы и испустили торжествующий вопль, но ожидаемой поддержки со стороны присутствующих дам не последовало. Когда мы подняли упавшие шляпы и посмотрели несколько сконфуженно на Катерину, она, вся бледная, глядела на нас полными презрения глазами.

— Глупые вы, глупые, — только и сказала она.

Этого было достаточно, чтобы уничтожить меня. Я ожидал, что лицо ее прояснится при нашем известии, но вместо того, оно носило незнакомое мне доселе выражение. Эта добрая, кроткая Катерина назвала нас дураками! И безо всякой к тому причины! Я ничего не мог тут понять и в своем смятении обратился к Круазету. Он же смотрел на Катерину испуганными глазами, а мадам Клод вообще плакала тихонько в своем углу. Меня охватило тяжелое предчувствие предстоящей беды.

— Глупые, — повторила наша кузина с горечью в голосе, нервно ударяя носком башмачка по паркету. — Уж не думаете ли вы, что он мог унизиться до мщения вам? Или, что он мог бы повредить мне, оставшись здесь, на одну сотую долю против того как… — тут она остановилась, как будто не находя слов для выражения своего презрения.

— О! Он мужчина! Он понимает! — воскликнула она, гордо поднимая голову. — А вы что — мальчишки! Разве вы можете это понять!

Я смотрел, пораженный, на эту разгневанную маленькую женщину. Трудно было представить, что это наша кузина. А Круазет, сделав шаг вперед тем временем, поднял что-то белое, валявшееся у ее ног.

— Да, прочтите это! — воскликнула она. — Прочтите! О! — и она с таким безудержным гневом ударила своей рукой по столу, что кровь показалась у нее на пальцах.

— Зачем вы не убили его? Зачем вы не пользовались случаем? Ведь вас было трое против одного! — почти шипела она.

— Он был в вашей власти! Вы могли убить его, но не сделали этого! Теперь он убьет меня!

Мадам Клод в это время тихим голосом произносила имя Павана, призывая всех святых.

Через плечо Круазета я прочитал письмо. Оно начиналось так, без всякого обращения: «У меня есть неотлагательное дело в Париже, мадемуазель, касающееся столько же вас, как и меня: я должен увидеть Павана. Он отдал вам свое сердце. Оно принадлежит вам, и я доставлю его вам по принадлежности. Или его правую руку, которую он также отдал вам… В этом я ручаюсь своим словом.»

Письмо было без подписи, и написано какой-то красной жидкостью. Может быть кровью… Какая низкая, жалкая выходка! На адресе было написано грубым почерком «Мадемуазель де Кайлю», и стояла печать с гербом Видама — волчьей головой.

— Негодяй! Презренный негодяй! — вскричал Круазет.

Он первым прочел письмо и понял его смысл. Глаза его наполнились слезами, но это были слезы гнева.

Страшное негодование охватило и меня. Я был весь как в огне, поняв всю безграничную жестокость этого низкого человека, способного так мучить невинную девушку.

— Кто доставил это письмо? — закричал я громовым голосом. — Кто подал его мадемуазель? Как оно попало ей в руки? Отвечайте же!

Одна из горничных со слезами пролепетала, что письмо дал ей Франциск для передачи мадемуазель. Я заскрежетал зубами, а Мари вышел из комнаты, чтобы найти Франциска, а заодно и стремянной ремень.

Видам, без сомнения, захватил это письмо с собой, будучи в уверенности, что его не допустят до свидания с моей кузиной. Уходя один через ворота, он решил воспользоваться представившимся случаем и, наверное, отдал послание Франциску, прибавив к нему какую-нибудь мелкую монету, чтобы тот доставил его по назначению.

Мы молча переглянулись с Круазетом, сообразив все это.

— Он будет ночевать сегодня в Кагоре, — сказал я мрачно.

— Я так не думаю, — тихо отвечал он, отрицательно качая головой. — У него свежие лошади, и мне кажется, он будет продолжать путь. Он привык скоро путешествовать. А теперь, когда…

Я кивнул, хорошо понимая, что он хотел сказать далее.

Катерина опустилась на стул, склонив голову на руки, беспомощно распростертые на столе. Но услышав эти последние слова, или под влиянием какой-то новой мысли, она вскочила на ноги в совершенном отчаянии. Лицо ее подергивалось, фигура сгорбилась, как будто она испытывала физическое страдание.

— О, я не могу долее выносить этого! — простонала она. — Неужто никто ничего не сделает? Я сама поеду за ним! Я скажу ему, что откажу Павану! Я сделаю все, все, что он захочет, только бы он пощадил его!

Круазет с рыданиями выбежал из комнаты. Для нас были просто невыносимы страдания молодой девушки, но мы не могли ничем ее успокоить, прекрасно понимая ту ужасную угрозу, которая заключалась в письме. Под влиянием междоусобных войн и религиозной вражды, а может быть и благодаря господству итальянских взглядов, соотечественники мои превратились в диких зверей. Творились еще более ужасные дела, чем те, какими угрожал Безер, и все это сходило безнаказанно. Но выдумать такое, по истине дьявольское мщение, предметом которого была беззащитная любящая женщина, по моему мнению, мог только один Рауль де Безер.