Врата Анубиса - Тим Пауэрс

Он попробовал устроиться поудобнее, случайно задел откидной столик, и стопка бумаг шмякнулась на пол. Леди, сидевшая через проход, подпрыгнула от неожиданности, и Дойль улыбнулся с дипломатической вежливостью, подбирая бумаги с пола. Он сортировал рассыпавшиеся страницы и замечал пробелы и пометки с вопросами, небрежно записанные каракулями.

Дойль уныло размышлял, что же ему делать дальше, если даже в Англии – так как он действительно собирался продвинуться в своем творческом свободном исследовании – не удастся раскопать недостающие данные к биографии поэта, которая никак не складывалась вот уже два года. Кольридж был прост – обиженно подвел он итог своим невеселым думам, продолжая запихивать бумаги в портфель, а вот Вильям Эшблес… какая-то чертова головоломка!

Упавшая книга называлась «Жизнь Вильяма Эшблеса» Бейли. Она лежала открытой, и несколько пожелтевших от времени страниц выпали. Дойль бережно вложил их на место, любовно закрыл книгу, стряхнул с пальцев прах и уставился на бесполезный том.

Пожалуй, сказать, что жизнь Эшблеса недостаточно документирована – это еще очень сдержанное высказывание. Вильям Хезлит написал в 1885 году краткий очерк его творчества и мимоходом упомянул некоего Джеймса Бейли, близкого друга Эшблеса, написавшего очень осторожную биографию, которую и сочли образцом за отсутствием других источников. Дойлю удалось дополнить эту биографию письмами, дневниками и полицейскими отчетами, проливающими слабый свет на жизнь поэта, но пробелы все-таки оставались.

В каком именно городе Виргинии, например, Эшблес жил с момента рождения до 1810 года? Сам Эшблес иногда называл Ричмонд, иногда Норфолк, но не существует документов, относящихся к американскому периоду жизни поэта.

Дойль пришел к заключению, что у Эшблеса была, возможно, какая-нибудь затруднительная ситуация и он изменил имя по приезде в Лондон. Дойль раскопал имена нескольких виргинцев, исчезнувших при загадочных обстоятельствах летом 1810 года в возрасте около двадцати пяти. Годы Эшблеса в Лондоне проследить уже было достаточно просто – по биографии Бэйли, которая, правда, имела сомнительную ценность, так как давала скорее собственную версию Эшблеса своей жизни, а отнюдь не являлась строго документированным исследованием. А короткое путешествие Эшблеса в Каир в 1811-м? Ведь оно так и не получило никакого приемлемого объяснения! Но по крайней мере Бейли следовало хотя бы просто упомянуть этот факт в книге. А вот что действительно пропущено в биографии – так это все подробности, и некоторые периоды жизни поэта раздразнили его любопытство. К примеру, возможная связь с тем, что Шеридан так поэтически назвал «танцем обезьяньего безумия»: неопределенное число, по трезвой оценке – шесть, по фантастической версии – три сотни, покрытых шерстью существ, которые появлялись по одному в данном месте и в данный момент времени, и что интересно – только в окрестностях Лондона в течение десяти лет между 1800 и 1810 годами. Представляется очевидным, что это были человеческие существа. Они появлялись всегда внезапно, приводя свидетелей происшествия в состояние шока, потом падали на землю и умирали в сильных конвульсиях. Мадам де Сталь записала, что Эшблес однажды, когда был пьян, рассказывал ей, что знает об этом необычайном нашествии больше, чем когда-либо осмелится сказать, и несомненным является тот факт, что он убил одно из этих существ в кафе близ Тред-нидл-стрит неделю спустя после приезда в Лондон…

Но на этом, к великому огорчению Дойля, нить обрывается. По-видимому, Эшблес никогда больше не напивался настолько, чтобы досказать сию повесть мадам де Сталь, ибо она-то уж несомненно бы записала для потомков столь сенсационную информацию и уж постаралась бы повыгоднее сбыть в какой-нибудь журнал – если бы он досказал. И разумеется, в написанной Бейли биографии нет вовсе никаких упоминаний этого дела.

И каковы точные обстоятельства его смерти? Бог знает, думал Дойль, человек приобретает много врагов на жизненном пути, но кто именно покончил с ним предположительно 12 апреля 1846 года? Тело нашли в болотах, в мае, уже разложившееся, но безусловно – его. Эшблес был заколот ударом меча в живот.

«О черт, – удрученно размышлял Дойль, – о жизни Шекспира известно больше. И подумать только – ведь Эшблес был современником таких людей, как лорд Байрон, чьи хроники жизни столь удручающе тщательно и подробно составлены! Допустим, я не отрицаю, что он второстепенный поэт, чье трудное и скудное творчество было бы совершенно забыто, если бы не несколько уничижительных заметок Хезлита и Вордсворта, И подумать только, какая несправедливость! И это вместо того, чтобы переиздаваться, не часто, но регулярно, в солидных академических антологиях поэтов-романтиков первой половины XIX века! Все же человеческая жизнь должна оставлять больше следов».

В иллюминатор он увидел, как приближаются мерцающие огни Лондона, – лайнер пошел на посадку. Дойль решил, что стюардесса уже не принесет виски. Он удрученно вздохнул, огляделся, оценивая обстановку, тайком вытащил фляжку из кармана пиджака, отвинтил крышку и плеснул немного виски в пластмассовую чашку, оставшуюся от последней выпивки. Фляжка была завинчена и аккуратно убрана обратно в карман. Дойль позволил себе расслабиться и теперь мог мечтать только об одном – о том, как было бы здорово закурить упманскую сигару, ждущую своей очереди в другом кармане.

Он отхлебнул глоток теплого виски и блаженно улыбнулся – виски был отменного качества. В этот момент все его размышления сводились к тому, что на Канарах упманские сигары сворачивали куда как лучше, чем сейчас – в Доминиканской Республике.

И ни одна из молодых особ, с которыми он имел дела со времени Ребекки, не представляла никакого интереса.

Он раскрыл старую книгу и стал внимательно рассматривать гравюру на фронтисписе, выполненную с бюста работы Торвальдсена. С портрета на него взирал неправдоподобно бородатый поэт – его характерные запавшие глаза, массивность торса, ширина плеч были мастерски переданы резцом скульптора. «Интересно, а как все это было в твое время, Вильям? – подумал Дойль. – Лучше тогда были сигары, виски и девушки?»

Губы портрета искривила легкая усмешка, явно обращенная к нему… У него закружилась голова, да так сильно, что он вцепился обеими руками в кресло – портрет действительно смотрел на него через полтора столетия с нескрываемым ехидством.

Он резко дернул головой и захлопнул книгу. Ты же знаешь – ты просто устал, сказал он себе. Да, конечно, ведь это просто усталость, когда тебе подмигивает с гравюры человек, умерший лет сто назад. Вот Кольридж никогда бы себе не позволил подобной выходки!