Приключения Джерика - Наталья Нусинова

Во время репетиций учительница пения ходила по рядам и приговаривала: «Не понимаю, кто это мне весь хор портит?» Мне показалось, что она не должна так говорить, и вообще это было неприятно и неприлично и уж конечно, относилось не ко мне, потому что я пела ГРОМКО, но на всякий случай, когда она проходила мимо, я замолкала. «Наташенька робкая», — умиленно говорила учительница, а я скромно опускала глаза.

Так мне удалось продержаться довольно долго. Мы ездили на спевки, на слеты, на конкурсы, и всюду я СОЛИРОВАЛА вместе с запевалой, и даже как бы отдельно от нее. Родители удивлялись, но все-таки и радовались, что их ребенок поет в школьном хоре.

И так все было хорошо, пока однажды не стряслась беда. На одной репетиции меня слишком увлекла песня. Это была замечательная песня про пограничника, который стоит на посту и охраняет нас от врага, а враг затаился и подстерегает момент, чтобы пробраться через границу и навредить нашей РОДИНЕ. Я закрыла глаза и пела, представляя себе эту страшную картину:

«Ночь темна и кругом тишина,Спит советская наша страна».

И тут вдруг из-за спины я услышала вопль: «Так вот она кто!» Я решила, что это кричит враг из песни и что он напал на пограничника, подло подкравшись к нему сзади. Но кричала учительница музыки, впервые услышавшая мое пение на репетиции. У нее были страшные глаза, и я вдруг испугалась, что сейчас она ударит меня отравленным кинжалом, как враг пограничника. Но тут она, наверное, вспомнила, что вот уже почти год каждую неделю приходит к нам домой и разучивает с моей сестрой Таней гаммы и даже поет с ней песенку про малинку, и глаза у нее слегка подобрели. «Знаешь, Наташа, — сказала она, широко раскрывая передо мной двери актового зала, чтобы мне было удобно выйти из него навсегда, — ты лучше математикой займись!»

Это она плохо придумала, что сказать.

В общем, за год у меня все же появился немалый опыт пения в хоре, и я решила передать его уткам. Я стала петь им разные песни и сыпать корм всякий раз, как они отзывались и крякали. Вначале я попробовала спеть им про малинку, поскольку они были еще маленькие, но им эта песня не понравилась, тогда я спела ПАТРИОТИЧЕСКИЕ, правда, кроме той, про пограничника, — она мне почему-то вдруг надоела. Утки не реагировали. Я совсем уже было приуныла, но потом вдруг решила попробовать спеть им по-французски. Мой учитель французского Альберт Тигранович научил меня песенке про кораблик, который был такой маленький, что ни разу еще не выходил в море, — и неожиданно оказалось, что нашим уткам очень нравится эта песня. Как только они слышали первую строчку «Вот жил да был себе кораблик», они начинали громко и, как мне казалось, радостно крякать в такт мелодии, хлопать крылышками, вытягивать шеи и просить корма. «Ты подумай только, — сказала я Тане, — оказывается, это французские утки! Их наверняка привезли из Парижа! Они плавали в Сене! Они видели этот кораблик! Они помнят его! Они его любят! И у них настоящий ПАРИЖСКИЙ ШАРМ! И хорошее произношение! А теперь они поют в первом СОВЕТСКО-ФРАНЦУЗСКОМ утином хоре!»

Окрыленная успехом, я попробовала научить кроликов танцевать в такт другой французской песенке, про то, как жители города Авиньона целый день пляшут на мосту. Как было бы здорово, если бы утки пели, а кролики танцевали! А собака ходила бы на задних лапах и раздавала билеты зрителям! Это было бы отлично и весело. Но про собаку я старалась не думать. Тем более что и кролики меня подвели. Они ни в какую не соглашались танцевать — ни под русские, ни под французские песенки. «У них нет слуха», — подумала я и с сожалением посмотрела на бедных крольчат.

Время шло быстро. «Дни летят», — сказала бабушка. Я посмотрела на небо и ничего не увидела. Вернулись родители из турпоездки, они были в восторге от Югославии, от заграницы и от своего путешествия. Они подружились с грузинским актером Дато и с его женой, которые были в их группе, и рассказывали, какой Дато смешной, толстый и добрый и как его любили все югославы. В ресторане Дато говорил официанту: «Смотри, дарагой…» — и сгибал в локте руку, чтобы было видно, какой он большой и сильный, — и все смеялись и несли ему огромные порции самой вкусной еды.

А шофер автобуса, который возил туристов, как-то раз сказал ему: «Какой ты клевый! А я думал, все советские — жлобы и стукачи!» — «Как вы прекрасно говорите по-русски!» — восхитился папа. «Ты тоже законный, Илюша! — ответил шофер. — А жена у тебя вообще красавица!» Мама зарделась румянцем и подарила ему для его жены черную икру, которую дедушка послал в подарок югославскому пролетариату. На следующий день шофер подошел к папе с мамой и сказал, что жена просила поблагодарить за подарок, но спросила, как русские дамы этим пользуются. «В каком смысле?» — растерялась мама. «Ну, на что это мазать — на ресницы, на щеки, на губы?» — передал вопрос водитель автобуса. «Мажь на хлеб, дарагой, — ответил Дато. — А потом кушай!» — «Ой, шутник, — рассмеялся шофер. — Клевые парни грузины! Веселый народ!» И ушел, смеясь, качая головой и так и не получив ответа на свой вопрос.

Нам, конечно, привезли кучу подарков. Из всей группы только наша мама и жена Дато решились купить детские вещи. Остальные побоялись — ведь им сказали, что ЭТО ЗАПРЕЩЕНО. Но таможенник даже не взглянул на чемоданы бедных СОВЕТСКИХ кинематографистов, и потому мы с Таней остаток лета носили югославские маечки, юбки и шорты. Они были такие красивые и такие заграничные — и совсем не похожи на бесформенные, одинаковые, блеклые платья из советских магазинов.

Приближалась осень, и уже пора было возвращаться в Москву. Нам сказали, что утки и кролики в Москву не поедут: они выросли, и им будет неудобно в городской квартире. Мы с Таней совсем так не думали, но нам ответили, что это НЕ ОБСУЖДАЕТСЯ. Кроликов удалось подарить в живой уголок соседней школы, но уток там взять отказались. Я с горечью смотрела на своих хористок, которые совершенно не понимали, что скоро нам придется расстаться, и все так же бодро крякали, вытягивали шеи и шумно хлопали совсем уже большими и белыми крыльями, услышав французскую песенку про маленький кораблик. И вдруг я вспомнила, что осенью птицы улетают на зимовку в ЖАРКИЕ СТРАНЫ, а весной возвращаются назад. Вот было бы здорово, если бы наши утки тоже улетели на зиму в Африку, а через год опять прилетели бы к нам, веселые и загорелые! Но долетят ли они до Африки? Они умели летать, но только совсем немножко, едва отрываясь от земли. Если бы я подумала об этом раньше! Ведь можно было их научить! Я же могла все лето тренировать их перед полетом! Но что ж теперь делать! Теперь выход только один — надо найти человека, который их туда доставит!

И я решила такого человека найти. Мне сразу повезло. Как только я спросила хозяина дачи, не знает ли он кого-нибудь, кто может отправить наших уток в жаркие страны, он сказал: «В жаркие страны? Отчего же! Я могу!»

«Правда? — обрадовалась я. — У вас будет такая возможность? Вот спасибо! А то вы знаете, они пока еще плохо летают, они сами не долетят!» — «Ничего, — утешил меня хозяин дачи. — На поезде доедут». — «Спасибо вам большое-пребольшое! — сказала я ему в ответ. — Они там только перезимуют, а к весне уже совсем вырастут, научатся летать и тогда прибьются к какой-нибудь стае журавлей или диких лебедей и вернутся!» — «Конечно, детка!» — сказал хозяин дачи и посмотрел на меня ласковым, теплым, отеческим взглядом.

Я долго еще благодарила этого доброго человека, а потом сообщила родителям радостную весть о том, что утки поедут на поезде зимовать в Африку. Они переглянулись, вздохнули и сказали: «Ну, раз уж ты с ним договорилась!» А бабушка почему-то добавила: «Вот уж пройдоха-то, прости Господи!»

Мы переехали в Москву, оставив уток на даче. Хозяин обещал с ближайшей оказией переправить их в жаркие страны и сообщить нам о том, как это произошло.

И действительно, вскоре он прислал бабушке письмо:

Глубокоуважаемая Елизавета Петровна!

Утки Ваши оказались тощими и жесткими. Видно, кормили Вы их неправильно.

С наилучшими пожеланиями и поздравлениями с приближающейся годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции и с Вашими именинами.

Прочитав это письмо, бабушка сначала покачала головой, потом схватилась за сердце, а потом спокойно сказала: «Подлец — он и есть подлец! Я сразу поняла, что он у меня огурцы с грядки ворует. Просто связываться не хотелось, потому молчала. Чтоб я да неправильно кормила!» Мне захотелось утешить бабушку:

«И очень хорошо, что наши уточки худенькие. В Африке жарко, и толстым там тяжело. А они в отличной спортивной форме! Перезимуют и весной вернутся. Окрепнувшие, поздоровевшие. Еще и растолстеют там на кокосах и бананах. Ты знаешь, как я по ним скучаю? Ведь теперь у нас не осталось никаких животных!» Бабушка внимательно посмотрела на меня и спросила: «Тебе сегодня уроки задали?» — «Задали, — ответила я. — Стих „Наш Ильич“ и слепить грушу. Стих я уже выучила, а груша у меня не получается». — «Я тебе слеплю, — сказала бабушка. — Иди, погуляй».