Шаг за шагом - Иннокентий Федоров-Омулевский

   -- Уж такой, брат, мадерцой угощу тебя, что пальчики оближешь!-- похвастался он сыну.-- Это мне еще покойный преосвященный Ириней подарил. Так вот тут с тех пор и стояла все, как будто знал -- не трогал. Вот теперь и пригодилась...

   -- Постой, папа,-- засуетился, в свою очередь, сын,-- я ведь тебе ящик отличных гаванских сигар привез в подарок и забыл совсем.

   -- Ба, Санька! Ведь и вещи-то твои еще не внесены, да и ямщик-то, поди, дожидается напрасно. Я и забыла совсем, батюшка,-- встрепенулась мать.

   -- Я уж распорядилась,-- сказала Оленька.-- У тебя два чемодана и ящик, Саша?

   -- Да. А что?

   -- Они там, на кухне. И ямщика велела накормить.

   -- Словом, мне остается только расцеловать тебя,-- засмеялся молодой Светлов, притянул к себе со стола за руку сестру и действительно расцеловал ее.

   -- Да ты, Санька, лучше сперва выпей да съешь, пока не простыло, а потом уж и дури,-- хлопотала мать около стола.

   -- И то правда, мама,-- засмеялся молодой Светлов. Он выпил и принялся с аппетитом уписывать бифштекс, шутливо приговаривая: -- Желал бы я видеть сего смертного, умеющего так хорошо жарить мясо во всякое время дня и ночи!

   -- А уж извини, батюшка: это и не смертный совсем готовил, да и не смертная, а смертельная пьяница -- стряпка наша Акулина,-- отшучивалась мать, довольная, что сын ест с таким очевидным удовольствием.

   Старик Светлов налил между тем рюмку водки и понес ее ямщику на кухню.

   -- Иван! Чемоданы-то надо к баричу в кабинет снести,-- слышался оттуда его голос,-- валяй-ка, брат!

   Владимирко, одетый уже в свой утренний халатик, и прятавшийся до этого времени в соседней комнате, услыхав распоряжение отца о чемоданах, решился, наконец, победить свою застенчивость и, к изумлению всех, очутился вдруг в кабинете отца, на столе возле сестры. Он сразу смекнул, что уж если внесут чемоданы, то, стало-быть, их и развяжут, и рыться в них будут; а смотреть, как раскупоривают чемоданы, да еще и с незнакомыми, столичными вещами,-- это такая прелесть, что не присутствовать при этом ему, Владимирке, решительно нет никакой физической возможности, хоть бы пришлось сквозь землю провалиться от стыда.

   -- Где это вы изволили укрываться, Владимир Васильевич?-- весело приветствовала его появление Оленька.

   -- Уж ты молчи, Чичка! -- стыдливо жался он к сестре.

   -- Что, брат, не утерпел? -- со смехом обратился к нему вошедший отец.-- Брат-то ведь не кусается у тебя.

   -- Я и сам знаю, что не кусается,-- расхрабрился вдруг Владимирко, очевидно, задетый за живое.

   -- А вот и врешь: кусаюсь,-- расхохотался молодой Светлов и начал теребить брата зубами за плечо.

   -- Ладно! Я, брат, и сам умею кусаться...-- заметил ему совершенно ободрившийся на этот раз Владимирко и так ловко стиснул зубами локоть брату, что тот даже поморщился от боли.

   -- Ничего, геройски отстаивает себя,--рассмеялся через минуту старший Светлов, потрепав брата по плечу.

   Между тем вещи его были перенесены в особо отведенное ему помещение, или кабинет, как называл его старик Светлов. Это была уютная, чистенькая комнатка в два окна, с веселыми светло-зелеными обоями. С первого же взгляда заметно было, что здесь по всему прошлась заботливая, любящая рука. На окнах стояли лучшие в доме цветы и висели простые, но чистые, как только что выпавший снег, белые полотняные шторы домашней работы. Перед окнами, в простенке, приютился письменный стол, а на нем вместо пепельницы поставлена была жемчужная раковина, сразу напомнившая молодому Светлову его далекую родину -- Камчатку. Направо от стола помещался незатейливый, но только что перед тем перекрытый новой материей диван, а над диваном висело большое правильное зеркало, какие обыкновенно висят в гостиной в домах средней руки. На полу лежал мягкий ковер, тоже сразу узнанный приезжим. Прежде этот ковер только в два годичные праздника, рождество и пасху, появлялся на свет божий. Остальное время он тщательно берегся в сундуке, обложенный, в видах предохранения от моли, камфарой и листьями черкасского табаку. Впрочем, его можно было видеть и еще один раз в году, а именно летом, в самый жаркий солнечный день, когда вместе с меховыми вещами он вывешивался во дворе для просушки и выколачивался от пыли. Платяной шкаф красного дерева, выкрашенная под орех этажерка для книг, несколько плетеных стульев да покойное кресло перед письменным столом -- заканчивали собой, правда, незатейливую, но зато совершенно удобную обстановку этой комнаты.

   -- Вот тебе кабинет, братец. Устраивайся тут как сам знаешь,-- сказал старик Светлов, вводя в него несколько торжественно сына.-- Не знаю, как тебе поглянется, тут; мать все больше устраивала на свой вкус, а я ведь в этих делах не ходок. Кроме пепельницы, я тебе ничего не поставил на стол, потому что у тебя, верно, свои вещи тут поставятся, а если понадобится чернильница или что, другое для письменности, так это у меня найдется,-- дам.

   -- Спасибо, папа, и за это. На стол-то у меня и у самого хватит разной дребедени. Да тут мне просто прелесть как будет жить! Решительно все по моим привычкам,-- говорил сын, весело оглядывая свое новое помещение.-- Сейчас видно, что мама здесь порядочно повозилась,-- обратился он к вошедшей в эту минуту матери; и нежно поцеловал ее несколько раз в лоб.

   -- Уж не взыщи, батюшка, как умела, так и сделала. Лишь бы на первый-то раз приютился ты как-нибудь получше, думала, а там, понемножку, все устроишь себе сам, как знаешь,-- заметила мать, как нельзя больше довольная и ласками и невзыскательностью сына, от которого она, быть может, в душе с беспокойством ожидала услышать какое-нибудь высокомерное петербургское замечание насчет своих неусыпных хлопот. В течение двух последних недель старушка почти не выходила из этой комнаты, прибирая ее и сотню раз перестанавливая в ней мебель.

   -- Так все великолепно, мама, как и не ожидал! -- успокоил еще раз молодой Светлов мать, принимаясь развязывать веревки у ящика к великому соблазну Владимирки.

   Смиренник этот уже давно нетерпеливо торчал в комнате брата, сидя на полу возле чемоданов. Теперь он стал даже помогать ему распутывать узлы веревок, выказывая при этом ловкость и силу, свойственные двенадцатилетнему мальчику только в провинции, когда он растет на свободе. Награда за усердие последовала Владимирке немедленно, как только вскрыли ящик. Она предстала ему в виде щегольской пары платья, сшитого на его рост, и таких же щегольских полусапожек. Но, по правде сказать, его гораздо больше интересовал ящичек конфет, полученный "Чичкою", как называл он сестру, в придачу к великолепному драповому бурнусу. Старику Светлову вручена была обещанная сотня сигар, оказавшихся, действительно, превосходными. Сигары составляли единственную роскошь, на которую он смотрел снисходительно, частенько позволяя себе лакомиться ими в прежние годы, когда средства у него были пошире. Получив подарок из рук сына, старик степенно поцеловал его в щеку, но не утерпел: тут же раскупорил ящик, достал сигару и закурил.

   -- Лет пятнадцать, братец, не курил я таких сигар! -- сказал он сыну, с наслаждением примахивая к себе рукой и вдыхая носом первоначальный, синеватый дымок. Старик был знаток в этих вещах.

   -- Всем, кажется, угодил, не знаю только, угожу ли тебе, мама,-- говорил молодой Светлов, с усилием вытягивая из ящика какой-то массивный сверток.

   В свертке, когда он был развязан, кроме отличной шелковой материи на платье темного цвета, оказалось множество разных вещиц такого рода, что в провинцию их или не привозят, или стоят они там, сравнительно, очень дорого. Особенно понравился старушке простенький, но чрезвычайно изящный тюлевый чепчик. Она была в восторге от подарков, а еще больше от предупредительности сына. Кроме того, все эти вещи, очевидно, пришлись ей по вкусу. Некоторые из них даже как бы предупреждали ее желание: она все собиралась написать о них сыну в Петербург, да так и не собралась.

   -- Ай да Санька! -- говорила старушка, любуясь попеременно то той, то другой вещью и после каждого осмотра принимаясь целовать сына.-- Весь у него вкус в меня, точно я сама выбирала! Только, однако, батюшка, ты много денег измотал на это. С меня бы, старухи, и платья одного довольно. Одно оно, поди-ка, чего стоит!

   Молодой Светлов весело смеялся, радуясь и сам удовольствию, доставленному им матери, и успокаивал ее, говоря, что здесь, в провинции, это, может быть, и дорого стоит, но что у них, в Петербурге, то же самое можно купить за полцены.

   -- Да, как же, так я тебе, парень, и поверила! -- твердила несколько раз старушка, принимаясь снова осматривать каждую вещицу.

   Долго еще любовалась семья привезенными подарками, много еще говорилось по их поводу; не утерпели, разумеется, по обыкновению, чтобы не похвастаться ими перед горничной, явившейся с известием, что самовар подан. Маша с любопытством дотрагивалась до каждой вещицы и поминутно ахала, приговаривая, к полному удовольствию старушки: "Ах, как... ах, барыня, как это чудесно!" Но девушка пришла в неописанный восторг, когда молодой Светлов, торопливо порывшись в ящике, вынул оттуда премиленький шелковый платок и подарил ей. Растерявшись от неожиданности, она опрометью бросилась к молодому человеку с очевидным намерением поцеловать у него руку, но сконфуженный Светлов мягко отстранил это внезапное движение, ласково проговорив: