Сэр Майкл и сэр Джордж - Джон Пристли

— Вот как? А по каким причинам мне будет затруднительно договориться с ним, особенно когда речь идет о гаком лестном предложении, раз даже вы смогли завязать с ним знакомство?

Вопрос был поставлен сложно, но сэр Джордж ухитрился вложить в него оттенок вызова.

Лицо Кемпа сморщилось, голубые глаза сузились и потемнели.

— Причины на это есть. Но конечно, я могу ошибаться. И все же, зная Грина, я вам не советую с ним встречаться.

Сэр Джордж помолчал, потом стал снова сосредоточенно водить пальцем по повестке дня. И через четыре пункта он увидел, что может отплатить Кемпу за его непрошеное вмешательство, за нагловатое предупреждение…

— План леди Бодли-Кобем, — объявил он утомленным до предела голосом, словно в тысячный раз отказывался помочь убрать дохлого слона со стола. — Есть что-нибудь новое, Нейл?

— Нет, господин председатель. Леди Бодли-Кобем раза два звонила нам по телефону, но, по правде говоря, у меня не было времени, да и охоты, должен сознаться, снова ехать к ней. Впрочем, это бесполезно. Я уже говорил, что она меня очень невзлюбила. Однако считаю, что совсем выпускать ее из рук не следует, тем более что тогда она обратится в Комси, если только уже не обратилась. Может быть, кто-нибудь из моих заместителей по секции возьмет ее на себя. Только не женщина. Она ненавидит женщин.

— Хорошо, Нейл. Уберите ее из вашей картотеки. И все-таки жаль прекратить переговоры с ней на такой стадии. — Сэр Джордж обвел взглядом стол и не без ехидства улыбнулся Кемпу: — Так как дело Бодли-Кобем началось после вашего краткого пребывания у нас, мистер Кемп, то, пожалуй, нелишне объяснить вам все вкратце. Леди Бодли-Кобем — богатейшая старая вдова, эксцентрична и, очевидно, не в своем уме, разумеется, с общественной, а не с юридической точки зрения, — и вот она пожелала внести свою лепту в процветание искусства. Любимая ее идея — мы уже израсходовали на нее невероятное количество времени и бумаги — это перестройка громадной усадьбы в одном из ее поместий под пансионат, где художники могли бы жить и творить. Но до сих пор все, что она предлагала, было бессмысленно, а когда мы предлагаем ей более разумное решение, она его немедленно отвергает. А что, если вам заняться планом Бодли-Кобем? Ведь вы единственный в штате не отвечаете ни за один из отделов.

— Охотно, сэр Джордж. Почему бы и нет? — Кемп с той же открытой улыбкой обратился к Нейлу Джонсону: — Вы мне дадите материалы, Нейл?

— Конечно, Тим. Но предупреждаю, они наводнят весь ваш кабинетик.

— А я вас предупреждаю, Тимми, что старушка совершенная психопатка, — сказала Никола Пемброук. — Один раз я у нее была, и больше — ни за что!

— Спасибо, Никола, милая, — сказал Кемп, — по теперь меня никакие психи не пугают. Я куда больше боюсь так называемых здравомыслящих людей.

— Переходим к следующему пункту повестки, — объявил сэр Джордж. — Да, кстати, почему нет мисс Уолсингем?

Все молча посмотрели на него, потом Кемп сказал:

— Ушла к зубному врачу. Он неожиданно позвонил, сказал, что может ее принять. Звонил при мне — я как раз был у нее в кабинете, вот откуда мне это известно.

— Вот как! Но ей следовало послать мне записку, хотя бы объяснить свое отсутствие.

— Она и послала — через меня. Это я виноват, — сказал Кемп, но ни по голосу, ни по виду нельзя было сказать, что он чувствует себя виноватым. — Забыл отдать.

Сэр Джордж сердито взглянул на него и снова, с сердцем и с натугой, занялся остальными пунктами повестки дня. Он готов был сорваться из-за чего угодно, но, к счастью, до конца заседания ему ни разу не пришлось обращаться к Тиму Кемпу, а тот сидел, попыхивая своей отвратительной трубкой, устремив синие глаза в пространство, и даже не делал попытки вслушаться в то, что говорилось. И от него самого никакой пользы, сердито подумал сэр Джордж, и на штат дурно влияет.

Заседание отняло все утро, и через десять минут после его окончания, наспех продиктовав кое-какие письма миссис Дрейтон, сэр Джордж мрачно прошагал в свой клуб на завтрак — словно римский генерал, вернувшийся от тевтонских племен. Мысль о Кемпе продолжала его тревожить. А когда он отмел эту мысль, его стали тревожить мысли о его супруге, Элисон.

Трудно было здравомыслящему человеку понять, почему Элисон со свойственным женщинам непостоянством и упрямством, подчиняясь какой-то минутной прихоти, какому-то неожиданному капризу, вдруг без всякой причины переменила свое мнение: раньше она защищала Стратеррика, называла соперничество между Комси и Дискусом мальчишеством, говорила, что сэр Джордж придает слишком большое значение и себе, и всему, что с ним связано. А теперь она ударилась в другую крайность — с утра до вечера уверяла его, что он проявляет чересчур большую терпимость к Стратеррику, что тот просто дутая величина, самозванец и все свое время, как она знает понаслышке, тратит на погоню за женщинами и что давно пора смести Комси и дать дорогу Дискусу, что сэр Джордж слишком покладист, слишком уступчив и никак не пускает в ход свой талант руководителя, полководца. И ее упреки повлияли на него: к примеру, во время сегодняшнего заседания он резко отказал этому композитору, этому несчастному Спайку Эндрюсу, решил лично переговорить с Недом Грином и свалил всю эту бодли-кобемовскую затею на Кемпа. И если бы у Элисон было настроение выслушать, он мог бы за обедом обрисовать ей в общих чертах это заседание. И все же он был вынужден сознаться в глубине души: не все шло, как надо, какая-то неопределенная неуловимая тень тревоги таилась в глубине его сознания, и в клуб вошел очень растерянный, почти что несчастный сэр Джордж, который тут же принял рюмочку сухого хереса от Уилкинсона, заместителя министра по топливу и электроэнергии.

4

Сэр Майкл скучал. Он ненавидел заседания и устраивал их лишь потому, что все старшие сотрудники Комси были большими любителями заседать. Не понимали они, дураки несчастные, что Лондон не то место, где важные дела решаются в официальных разговорах за столом: вся сила в Лондоне пускается в ход путем намеков, подмигиваний, подталкиваний, путем перешептываний в уголках клубных курилок и сонных реплик над второй чашкой кофе, после ленча. А они, в полной невинности, сидят, напряженно слушая, до самого конца повестки дня: тут и Дадли Чепмен, похожий физиономией на воскресный бифштекс, и Джим Марлоу, «финансист», который таращит глаза при распределении самой жалкой ссуды, словно отпускаются средства на постройку гигантской и совершенно бесполезной ракеты, и Сесил Тарлтон, деликатно принюхивающийся ко всем изобразительным искусствам, и Джеф Берд, добросовестный, надежный, неглупый, но безнадежно проваливающий любое мероприятие из-за полнейшего непонимания театральных деятелей, с которыми ему приходится сталкиваться. Тут и Эдит Фробишер, вся — греческий профиль и величественная глупость, и, наконец, Эдгар Хоукинс, похожий на сильно потрепанного боксера-легковеса и считающийся знатоком ранней китайской керамики; несмотря на неутомимые, непрестанные старания, он так же годился на роль заведующего отделом общественных сношений, как чья-нибудь тетушка, старая дева, да к тому же глухая. За спиной сэра Майкла, немного в стороне, ловя каждое слово, сидела его секретарша мисс Тилни, специально выбранная — сэр Майкл хорошо знал самого себя — за полное отсутствие какой бы то ни было женской привлекательности: коротенькая, квадратная, она походила на выбритого наспех Ибсена. Сэр Майкл, как всегда, слышал ее хрипловатое дыхание над блокнотом. Ему ни разу не пришло в голову, что гораздо разумнее было бы выбрать в секретарши любую молодую женщину, одаренную любыми качествами, но неправильно чью-то невесту или счастливую жену, во всяком случае такую, чьи нежные чувства были бы прочно заняты кем-то другим. А в груди мисс Тилни, несмотря на квадратную коротенькую фигуру и схожий с Ибсеном профиль, билось живое сердце, и в этом сердце пылала неистовая страсть к сэру Майклу Стратеррику.

— Эдит, дорогая моя, — и сэр Майкл улыбнулся мисс Фробишер, — мы не только еще раз откажем этому Спайку Эндрюсу, но советую на этот раз отказать ему как можно резче, чтобы больше он к нам никогда не обращался.

— Да, директор, я знаю, он очень надоедлив. Кому и знать, как не мне. И мы уже дважды ему говорили, что ничего сделать не можем. Но все же мне кажется, не надо его обижать.

И мисс Фробишер, чьи классические черты никак не допускали возможности сморщить нос или надуть губки, с умоляющим видом склонила голову на правое плечо.

— Вы хотите сказать, что вам его обижать не хочется, Эдит? Отлично. Я возьму это на себя. Напомните мне, мисс Тилни, написать мистеру Спайку Эндрюсу короткое, но очень злое письмо. Что у нас дальше? Литограф для Сендерленда? Что это вы затеяли, Сесил?

Уже к концу повестки, расправившись единым махом с затяжным, как трясина, вопросом, касавшимся каких-то студентов из Пакистана, сэр Майкл с укоризной ткнул пальцем в Дадли Чепмена и воскликнул: