Жуки в муравейнике. Братья Стругацкие - Александр Романов

Есть в моем отношении к Стругацким некая забавная борьба противоположностей. Те книги, которые они сами ценили очень высоко, мне таковыми совсем не кажутся, и, частенько, наоборот. Ярчайший пример – это "Страна багровых туч" и "За миллиард лет до конца света". Первую Стругацкие, как известно постоянно включали в список своих худших, по их мнению работ, вторую же превозносили до невероятных вершин. Только добравшись до комментариев Бориса Стругацкого к "За миллиард лет до конца света" мне удалось, наконец то, осознать это. Читаем. ""Миллиард…" числился у нас всегда среди любимейших повестей – это был как бы кусочек нашей жизни, очень конкретной, очень личной жизни, наполненной совершенно конкретными людьми и реальными событиями. Как известно, нет ничего более приятного, как вспоминать благополучно миновавшие нас неприятности." Вот он ключ к пониманию нашего столь разного мировосприятия объекта творчества в фантастическом жанре, единицы художественной литературы. Мои любимые повести Стругацких те, где они максимально приближаются к настоящей научной фантастике, к загадочным интересным, неизведанных мирам, как можно дальше отдаляясь от описания своих собственных чувств, своей собственной жизни, ее бытовых подробностей, как обычных людей, индивидуумов. "Страна багровых туч" (а также другие любимые мною книги, такие как "Обитаемый остров" и "Далекая радуга") – есть чистый полет их фантазии, квинтесенция их мастерства, как создателей миров с нуля, "За миллиард лет до конца света" – есть их обратная противоположность, это жизнь их самих, их переживания, их реальность, их быт, переложенные на лист бумаги, их собственные фразы, произнесенные литературными прототипами. Мир Стругацких как людей, как таковых, мне совершенно не интересен, он кажется мне мрачным, грустным, пещерным и бесцветным, в противовес миру Стругацких, как чистых фантастов, их полету мыслей,, как создателей сюжетов и красочных декораций. “Трудно быть богом”, “Улитка на склоне” и “Град обреченный”, тоже могли бы стать моими любимыми фантастическими книгами, будучи отделенными от реальности Стругацких-людей, но, увы, это, конечно же, невозможно.

Среди поклонников творчества Стругацких можно встретить фразы вроде "не нужно искать в их произведениях логику", "не нужно оценивать книгу с точки зрения научной фантастики и традиционного художественного реализма", и даже (пожалуй, мой самый любимый) "не нужно оценивать их книги рационально". Признаться честно, я испытываю шок, читая подобные комментарии. Давайте тогда уже продолжим эти мысли до полного абсурда. Давайте не будем оценивать книгу с точки зрения художественной красоты, давайте не будет оценивать остроту сюжета, давайте не будет оценивать внимание авторов к деталям, давайте не будем… А что тогда мы будем делать? Что будет тогда рождать удовольствие от прочтения? Ведь если убрать все эти критерии и перестать “оценивать рационально”, если всех этих, столь необходимых художественному произведению деталей нет, что именно мы будем оценивать? Обложку?

Художественная составляющая, так любимые мною виртуозные описательные приемы моих великих русских предшественников из девятнадцатого века, в романах Стругацких, увы, встречаются весьма редко. Ни в одной из книг Стругацких вы не найдете ни описаний страсти и чувств, ни даже оттенков симпатии людей друг к другу. Вместо этого вы будете читать в лучшем случае описания вроде "Майка лежала на койке, подобрав ноги, повернувшись лицом к стене. Эта поза мне сразу кое-что напомнила, и я сказал себе: а ну-ка, поспокойнее, без всяких этих соплей и сопереживаний." (Малыш, 1971 г.)”, а описание женской красоты будет выглядеть примерно вот так: "Ах, как у нее головка-то посажена, шейка какая, как у кобылки молоденькой, гордой, но покорной уже своему хозяину." ("Пикник на обочине", 1971 г.)

Философско-идеологическая же сторона их творчества так сильно замаскирована и так размыта, что чем дальше мы отдаляемся от советского периода истории России, тем все более мизерной и незначительной она становится. Все это вдвойне печально осознавать, понимая, что речь идет не об одном, а о двух авторах, двух личностях, фактически, двух писателях одновременно. С идеологической точки зрения самым эпохальным произведением автором, конечно же, является ”Град обреченный”. Эта книга знаменует слом идеологического мировоззрения авторов. К сожалению, происходит это лишь к закату творчества писателей спустя почти два десятка уже написанных книг. Ее сюжет словно подводит ранний итог их творчеству, дает понять, к чему же приводит трансформация видения идеологических моделей Стругацких. Финал ”Града обреченного” дает нам понимание идеологической пустоты, которая образовывается в головах у авторов. Уже в начале семидесятых годов им становится понятно, что производимые социальные эксперименты, в том числе те, которые производились в СССР нужно признать именно ”обреченными”. И хотя до падения союза оставалось еще не менее тридцати лет, в глазах Стругацких итог уже медленно подводится.

Несмотря на значительное количество написанных авторами произведений, довольно большая часть из них является так называемыми "проходными". Так обычно называют произведения, которое автором хоть трудолюбиво написано и даже опубликовано, но которое можно было бы и не писать вовсе. Это не пытались отрицать даже сами авторы. "Малыш", "Парень из преисподней", самые последние рассказы начала 60-х, ну и, конечно, "Повесть о дружбе и недружбе". Вполне могли бы мы ее не писать совсем. А если уж написали – печатать под псевдонимом, чтобы не портила нам творческой статистики. Однако слово из песни не выкинешь. Был, был у нас этот сбой – лишнее доказательство фундаментальной теоремы сочинительства: "То, что не интересно писателю, не может быть по-настоящему интересно и читателю тоже" (из комментариев Б. Стругацкого).

"Девятнадцатый век давно умер, похоронен, и все, что от него осталось, – это миазмы и не более того" пишут сами же Стругацкие в завершении одной из своих повестей. И вот с этим мне очень сложно не согласиться и в очередной раз не опечалиться по этому поводу. В девятнадцатом веке их литературное наследие едва ли было бы вознесено на столь высокий пьедестал, как это произошло в веке двадцатом.

Жанр Стругацких – это не фантастика в строгом понимании этого слова. Это мир без острой интриги. Он пропитан унылыми техническими деталями, потерявшей свою актуальность идеологией, житейскими подробностями советских реалий, глубоко завуалированными туманными философскими выкладками, но не остросюжетной искрой, которую бы мне так хотелось почувствовать именно в (выбранном ими как главном для себя) фантастическом жанре.

Иногда Стругацкие и вовсе открыто издеваются над принципом необходимости иметь хоть какую-то интригу в произведении и даже высмеивают этот литературный канон. “Это был «Подсолнечник» – полуторакилометровый десантный звездолет сверхдальнего действия. Сейчас он обращался вокруг Леониды на расстоянии двух мегаметров от поверхности. Стоит подать сигнал бедствия, и оттуда придут на помощь. Но стоит ли подавать сигнал бедствия? Пропала пара башмаков и два тюка. «Благоустроенная планета» (1961). Да уж… О какой фантастической, острой интриге можно говорить, читая такие строки? Подобные фразы способны оттолкнуть даже опытного поклонника традиционного фантастического жанра, что уж говорить о только начинающих свой путь по ознакомлению с этим жанром молодежи. Именно поэтому все больше исследователей их творчества называют их творения если и фантастикой то социальной.

Мне бы очень хотелось прочитать хотя бы одну книгу братьев Стругацких, которую они создали бы после падения советского режима. Возможно выбравшись за пределы той системы, в которой они родились, которая возможно и без их на то воли сформировала их творчество и на которую они всю их жизнь были вынуждены оглядываться, они бы и смогли выпустить что-то более художественно насыщенное, более остросюжетное, более масштабное, глубокое, по-настоящему законченное, ограненное до совершенства, но… увы, история беспощадна в непрерывности своего хода и она не предоставила возможности ни мне прочитать подобный роман Стругацких, ни им написать его.

Любопытно будет заметить, что моя точка зрения совсем не является новым, надменным взглядом автора научной фантастики XXI века, смотрящего свысока на произведения века XX-го. Это может показаться невероятным, но в целом схожую критическую оценку творчества Стругацких можно обнаружить и среди критиков их же собственной эпохи, тех самых далеких шестидесятых.

"Конечно, и произведения вроде повестей Стругацких /…/ имеют право на жизнь. И безделушка, если она сделана умело, может позабавить. Но не слишком ли много этих безделушек, не тонут ли в них основные задачи научной фантастики? В этих сказках, где все решается с помощью известного слова (вместо "триф траф" – "трансгрессор"), герой борется лишь с теми трудностями, которые природа воздвигает на пути к таким-то замыслам. Отсутствие прямой борьбы между действующими лицами сушит нашу фантастику, делает ее менее привлекательной /…/. Как бы свежа, неожиданна, увлекательна ни была та или иная идея, но если вокруг нее нет столкновения характеров, нет четкой социальной расстановки борющихся сил, а отсюда – нет и ярких приключений, сюжетных неожиданностей, интерес молодых читателей, да и не только молодых, разбужен в полной мере не будет. К сожалению, у наших фантастов приключения носят сугубо служебный, головной характер, они явно выдуманы в кресле, а не навеяны бурей борьбы, либо приключений просто нет, как в упоминавшейся ранее повести Стругацких. Нельзя же, действительно, считать приключениями то, что происходит в избушке на курьих ножках…" ( М. Ляшенко, 1965/Лит. Россия).