Божественный и страшный аромат (ЛП) - Роберт Курвиц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но наиболее технически впечатляющей является история деканонизации Игнуса Нильсена — бывшего школьного учителя, апостола Мазова. Какой бы важной фигурой он ни был в истории коммунистического движения, стараниями цензоров Ваасы он превратился в бестелесный призрак. В какой-то момент образ мазовского апокалиптического кровопийцы стал слишком обременительным для имиджа социал-демократического Севера. И тогда, вместе с давшим отпор революции Граадом, они заставили Нильсена исчезнуть. К смятению цензоров, в технически продвинутые времена Одиннадцатидневного правительства были отсняты десятки часов киноматериала c Мазовым, где революционную икону почти всегда сопровождал Нильсен — лучший друг и соратник. Уничтожение всех кинопленок было бы слишком подозрительным. Так появилась призрачная серая цитоплазма, постоянно плавающая по правую руку от Мазова. Историкам потребовались десятилетия, чтобы разгадать эту жутковатую загадку.
Даже сегодня многие считают, что эта цитоплазма и есть коммунизм.
4. ВИДКУН ХИРД
Двенадцатимиллиметровая пленка жужжит в проекторе. Напротив экрана Хан сидит на диване рядом с Мачееком и недоверчиво смотрит на квадратную чашку с кофе на квадратном блюдце. Он берет ложечку, чтобы размешать сахар, и с опаской подносит ее к чашке.
В кафе «Кино» всё либо стеклянное, либо белое. Стул, на котором сидит за проектором Йеспер — белый, стены звукоизолированной кабинки — стеклянные. Стеклянный экран, затянутый белой тканью, белый диван, на котором чувствуют себя не в своей тарелке Хан с Мачееком. Посреди кафе стоит чучело тигра-альбиноса в стеклянной витрине. Смотрите, ничего не разбейте — это вам дорого обойдется.
— Дай догадаюсь, — агент катает свою «Астру» между пальцами, разминая до нужной мягкости, — твой дизайн?
— Одного из моих учеников. Это место — как кинофильм: белый экран, а нас на него проецируют, понимаешь? Как вам? Вы как будто в кино, чувствуете?
— Ага. Не слишком уютно, — отвечает Хан.
— Да, пожалуй, немного нервирует, но мальчик талантлив. Ему нужно было сделать такой проект, с высокой видимостью. И это единственное место, где можно быстро раздобыть проектор. Так что, пожалуйста, постарайся быть более открытым, — Йеспер с тигром смотрят в сторону Хана. Стеклянные глаза тигра еще более светлого голубого цвета, чем у дизайнера.
— Эй, да я и так открытее некуда!
Мачеек достает из кармана пиджака блокнот и простой карандаш.
— Итак, — начинает Йеспер, — родственник одного из моих коллег работает оператором. Снимает документалки. Прошлой осенью он рассказал мне о своем новом проекте. С Ге́ссле. Конрад Гессле — слышали о таком?
— Он ведь снимает в основном о преступлениях?
— Не только. Йёста — так зовут оператора — говорил, что боится, и спрашивал меня, стоит ли вообще за это браться. У него, мол, тоже есть дети, и так далее. Дело в том, что этот фильм — вот тут я и заинтересовался — о Ви́дкуне Хирде.
— Боже мой!
— Только не Видкун Хирд!
— Погодите! Да, я знаю, мы это уже проходили, он был тогда в Арде, никак не мог быть в Ваасе, и всё такое. Но я всё равно решил за этим проследить, понимаете? И вот две недели назад Йёста пришел ко мне поговорить. Сказал, что они на грани прорыва. Они полгода просидели с Хирдом в Кронштадте…
— Да ладно!
— …такая у них стратегия: втереться к нему в доверие. Гессле ему понравился: северянин, белый как снег, начитанный, интересный оппонент. Ну так вот. Хирд хочет впечатлить журналиста, распускает перья. Хвастается. Гессле дал ему понять, что видел предостаточно таких вот маньяков с буйной фантазией, и Видкун Хирд вряд ли сможет его удивить.
— Да-да…
— Первые три месяца Видкун только намекает, разжигает интерес, бросается подозрительными датами, рассказывает о поездках на пляж. Гессле делает вид, что не обращает внимания, обсуждает с Видкуном философию, выход за рамки добра и зла — у меня тут всё записано, — Йеспер похлопывает папкой по стеклянному кубу стола, — и наконец Хирда прорывает.
Йеспер щелкает выключателем, и в сердце проектора загорается маленькая лампочка.
— Должен предупредить, — бросает он взгляд в сторону Хана. — Те из нас, чья профессия не связана с канавами и пропавшими детьми, могут принять некоторые слова Видкуна очень близко к сердцу.
Тереш, который в это время клал в свой черный кофе шестую ложку сахара, отставляет чашку. После заметной для всех паузы он берет и без того острый, как игла, карандаш, сует его в точилку и крутит, горько улыбаясь.
— Приятель, когда же ты поймешь? Канавы и пропавшие дети — это и ваша тема.
— Окей, — вздыхает Йеспер. — Канавы и пропавшие дети. Это и моя тема. Хан?
— Канавы и пропавшие дети? — Тереш с неожиданным воодушевлением поднимает в воздух свою чашку кофе, тягучего от сахара, и ждет.
— Skål! — восклицает Хан.
— Skål, — поддерживает Йеспер и вместе с водой отхлебывает из стакана кусочек лайма. Задумавшись, он жует ломтик, морщась от кислого вкуса.
— Йеспер, а пленка?
— Ах да…
На белом полотне появляется сверхчеловек, насильник, растлитель несовершеннолетних, бывший член фашистской партии НФД «Хьельмда́лль» Видкун Хирд. Одна его рука прикована наручниками к стулу, другой он картинно подпирает щеку: философ будущего знает, что его снимают. Имея это в виду, он поднимает подбородок с нордическими бульдожьими брылями под определенным благородным углом и так поглядывает сверху вниз своими глубоко посаженными глазами. Его волосы аккуратно зачесаны набок по моде тридцатилетней давности; он сидит, закинув ногу на ногу. Можно точно сказать, что Видкун — человек тщеславный. Он отказался войти в историю в тюремном комбинезоне с цветовой маркировкой и беседует с Конрадом Гессле, будучи одет в униформу чернорубашечников. И это было только одним из его многочисленных условий.
— Иные люди родятся лишь после смерти, — произносит он на староардском диалекте. Устаревшие слова добавляют деревенского очарования разговору о тонких вопросах современности. Шестизначные часы на столе показывают, что идет третий час интервью от двенадцатого августа.
— Видкун, вы знаете, что я защитил магистерскую диссертацию по староардскому? Я мог бы принести вам литературы по этой теме.
— О, это было бы очень любезно, Конрад. Сами знаете, что я думаю о выборе книг в местной библиотеке. — Оба понимающе смеются.
— Арда — изначальный язык нашего племени, — продолжает Видкун категоричным тоном. — На нём говорили охотники на мамонтов, населявшие равнины Катлы тысячи лет назад. Арда имеет явные преимущества в выражении краеугольных понятий мудролюбия: преимущества, коих нет у материковых языков. Арда — наша природа, нынешний ваасский — портовый ублюдок. Материковый выродок, провонявший Граадом. Этот искаженный язык не способен выразить истину. Все предложения в этой нечистой
