Ночь без права сна - Златослава Каменкович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да-да, конечно… — Наргиз достала из ридикюля пять марок. «Жених… Кто знает, что у этой нахалки на уме?» — не без тягостного чувства тревоги думала Наргиз, семеня вниз по ступенькам, как будто спасаясь от погони.
Каринэ она нашла в небольшой типографии на тихой Зенефельдштрассе. Теперь уже не в Лейпциге, а здесь мюнхенские рабочие конспиративно печатают «Искру».
— Как хорошо, что ты пришла с корзиной, — обрадовалась Каринэ. — Отнесешь все пачки домой…
Выслушав тетушку, Каринэ успокоила ее: вечером гость уедет. Надо договориться с извозчиком, чтобы подал экипаж к их подъезду ровно в девять…
Консьержка и ее ухажер встревожили Каринэ.
«Самый опасный»
В муфте из горностая, благоухающей тонкими французскими духами (с ней Каринэ не расстается даже на занятиях в консерватории), есть потайной карман. Он служит для переноски оттисков статей, а порой и целого номера «Искры» на явочные адреса. Статьи и газеты переправляют через границу, а затем в подпольных типографиях России их размножают.
В этот мартовский день Каринэ выполняет задание, требующее предельной осторожности.
Если бы она знала, какая встреча ее ожидает! Если бы знала…
В муфте заграничный паспорт на имя болгарина Дмитрия Иорданова. Паспорт надо передать сестре состоящего под надзором полиции дворянина Владимира Ильича Ульянова, который после сибирской ссылки выехал из России в Германию сроком на шесть месяцев и не вернулся обратно.
Секретной иностранной службе русской охранки, раскинувшей по всей Европе сеть шпионажа за политическими эмигрантами, пока еще не удается выяснить местонахождение беглеца. Агенты шлют в Петербург одну за другой шифровки:
«В Германии Ульянова нет».
«Искра» в Женеве не печатается. За Плехановым установлен усиленный надзор. Ульянова в Швейцарии нет».
«В Париже и во всей Франции Ульянова нет».
Прекрасна Северная Пальмира [2], одетая в лед и сверкающий снег.
Зимний дворец. Кабинет Николая II.
Царь порывисто встал с кресла, заложив руки за спину, подошел к окну. Постояв минуту-другую, вернулся к массивному письменному столу и опять уселся. Взгляд вонзил в заголовок лежащей перед ним газеты:
«Российская социал-демократическая рабочая партия.
Искра — I»
— Угроза, так сказать: «Из искры возгорится пламя!» — иронически и сухо срывается с тонких губ. — Это «пророчество» позаимствовали у декабриста Одоевского…
Не смея шевельнуться, внутренне трепеща от недоброго предчувствия, при всех своих орденах и регалиях, точно каменное изваяние, на почтительном расстоянии застыл Рачковский — предводитель шпиков заграничной русской охранки.
Царь, хмуря брови, перечитывает: «…Внедрить социалистические идеи и политическое сознание в массу пролетариата и организовать революционную партию, неразрывно связанную со стихийным рабочим движением…»
— Я высоко ценю вас, — с укором смотрит на Рачковского монарх. — Но, как мне стало известно, нелегальщина сейчас приходит из заграницы.
— Ваше величество, — стараясь скрыть волнение и страх, почтительно заговорил Рачковский, — недавно на границе, в Радзивиллове, мои люди выследили и арестовали некоего Руденко, он же Ясинский, он же Одиссей.
— Не тот ли мятежник, которого когда-то судили в Одессе и отправили на каторгу?
— Именно он, ваше величество.
— Значит, бежал…
— Тогда арестованного препровождали в киевскую тюрьму…
— И кто-то ему помог бежать? — язвительно закончил фразу царь.
— Ваше величество, теперь наши орлы из-под земли его достанут! Не скрою, это когда-то мы были бессильны что-либо сделать в чужой стране, но теперь… Полиция всех стран нам помогает…
— Говорите, из-под земли? — иронически взлетела вверх правая бровь царя. — Так почему же до сих пор неизвестно местопребывание Владимира Ульянова? Что он — сквозь землю провалился? В воду канул? Я уверен, что он причастен и к этому делу! — тыкнул пальцем в «Искру».
Рачковский Ульянова в лицо не знал. Но шесть лет назад, летом, когда этот царский чиновник «отдыхал» в Швейцарии, начальник петербургского департамента полиции писал ему, что в Ясеневу едет Владимир Ульянов с целью «приискания способов к водворению в империю революционной литературы и устройства сношения рабочих революционных кружков с заграничными эмигрантами. Сообщая о сем, прошу Вас учредить за деятельностью и заграничными сношениями Владимира Ульянова тщательное наблюдение».
Письмо опоздало.
Только в декабре Рачковский узнает, что в Петербурге марксистские кружки слились в организию «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», успели организовать свою газету «Рабочее дело». Правда, к тому времени Владимир Ульянов и его сообщники были уже в тюрьме. Через четырнадцать месяцев без суда, по министерскому распоряжению Ульянова сослали на три года в Сибирь…
— Крайней суровости, беспощадности — вот чего нам не хватает! — багровеет царь. — Запомните, Владимир Ульянов сейчас самый опасный! А этот Одиссей… Его тоже хотел бы увидеть на виселице…
Царь вышел из-за стола и, заложив руки за спину, медленно подошел к окну. Ветер невидимой метлой гнал поземку по шершавому булыжнику Дворцовой площади. Это был чистый белый снег, он умиротворенно действовал на царя, он успокаивал, он остужал…
Дыхание весны
На многолюдной Мариенплац, возле белой колонны со статуей девы Марии Каринэ хотела нанять извозчика, когда снова заметила, что субъект с лихо закрученными усами издали следит за ней. Она быстро свернула в узкую боковую улочку и, почти пробежав мимо нищего, клянчившего подаяние, зашла в кафе.
— Я к вашим услугам, фрейлейн, — подлетел официант.
— Чашку шоколада и бисквит, — спокойно произнесла Каринэ, а в висках стучало: «Что это — случайность? Да, может быть. Всего невозможно предвидеть…»
Ароматный горячий шоколад пила маленькими глотками, краем глаза наблюдая, кто входит через застекленную вертящуюся дверь. «Не вошел…» Не заметил или притаился где-то в подъезде?
Вышла внешне спокойная, с независимым, гордым видом.
Уже позади Мариенплац, древние ворота Карлстор, перекресток Штахус, и опять узкие, похожие на глубокие горные ущелья каменистые улочки с мало отличающимися друг от друга темными подъездами, узкими окнами. Красоту и своеобразие каждого дома можно заметить, лишь задрав голову. Одна из этих улочек и вывела Каринэ на вдруг распахнувшуюся светом привокзальную площадь. Здесь девушка подошла к зеркальной витрине и, сделав вид, что рассматривает выставленные товары, осмотрела отражение площади. Подозрительного усача не было.
Бурлящий людской поток вынес Каринэ в центр, где, казалось, только что сошли с витрины разряженные законодательницы мод, одетые с иголочки и упитанные, краснощекие буржуа.
Витрины ослепительно лучатся бриллиантовыми колье и диадемами, низками жемчуга, кольцами, перстнями, хрустальными изделиями в золоте и серебре. В витрине рядом — восток с его многоцветьем ковров, китайский фарфор. Выбор широк и разнообразен. Дальше — парад манекенов в модных женских меховых манто, жакетах, белоснежных боа из гагачьего и дрофиного пуха. Еще дальше привлекает витрина, где возвышается фантастический замок, сооруженный из бутылок. Здесь же алеют горы раков, стоят корзины, полные помидоров, огурцов, украшенные светлой зеленью салата.
Толпа несет Каринэ мимо кафе, мимо ресторана, откуда вырывается музыка и беспечное веселье вальсирующих пар.
Внимание Каринэ привлекла рекламная вывеска только-только входящего в моду синематографа.
— Фрейлейн, прошу вас, купите подснежники. Всего десять пфеннингов, — неожиданно прозвучал робкий детский голосок. Если для вас дорого, я уступлю…
Каринэ оглянулась и увидела худенькую, озябшую девочку лет десяти, протягивающую ей букетик цветов. Завязанная крест-накрест старая, свисающая кое-где лохмотьями клетчатая шаль заменяла пальто маленькой продавщице цветов. Поношенные гамаши, надетые поверх галош, плохо защищали от холода. В корзинке было еще несколько букетиков.
Ясно, что только крайняя нужда привела ребенка сюда, где каждую минуту полицейский мог схватить ее, повести в участок и оштрафовать родителей.
— Я покупаю все цветы. Вот держи, здесь пятьдесят марок, — Каринэ протянула девочке купюру.
Вздрогнув, девочка не прикоснулась к деньгам. Она устремила печальный взгляд на покупательницу: не смеются ли над ней?
— Такие большие деньги… У меня нет сдачи…
— Сдачи не надо. Отнеси маме, пусть она купит тебе пальто и сапожки.
— Как вы добры, фрейлейн! — ребенок прижался губами к руке Каринэ.
— Что ты, милая! — смущенная Каринэ мягко отстранила руку. — Беги домой, а то простудишься.
