Я – второй Раневская, или Й – третья буква - Георгий Милляр

не зубоскальство, а мудрость.

однодневный культ личности, по примеру однодневного санатория.

получает сатирные потиражно.

портвейн весьма показан при тех же заболеваниях, что и «Таврический».

предрассудок. Не ощущаю разницы в том, какой директор меня обжуливает – русский или еврей.

убит за то, что нарушил коллегиальность ещё в 44 г. до н. э.

Я

находится преимущественно во рту.

Назначение – произносить слова (какая ограниченность!).

Язык до Киева доведёт, а Киев – до языка.

киногород, временно оккупированный курортниками. Ялта, если бы не была курортом, была бы хорошим местом для отдыха.

уравнение с двумя неизвестными.

Моя жизнь

«Житейская скука – то самое, что русский театр пытался возвести в праздник искусства».

Георгий Милляр уроженец Москвы. Его отец французский инженер. Звали его Франц де Мильё. Он был родом из Марселя. В Россию приехал, чтобы консультировать русских в области мостостроения. Ему говорили, что самые красивые женщины – русские. Но он не верил, пока не встретил дочь иркутского владельца золотых приисков Елизавету Журавлеву, выпускницу пансиона благородных девиц. Влюбился страстно! Вскоре сыграли свадьбу.

Лиза получила мужа-иностранца – тогда, как и сейчас, это было престижно. А Франц получил жену-красавицу и солидное приданое. Хотя и сам Франц был не бедным человеком: работа инженера в царской России оплачивались весьма достойно. Он брал концессии на строительство. (Концессия (от лат. concessio – разрешение, уступка) – договор на сдачу в эксплуатацию на определенных условиях земных недр, участков земли или других хозяйственных объектов, принадлежащих государству или муниципалитетам. Из Советской исторической энциклопедии.)

Детство Георгия, или, как его еще называли родители, Юрочки (Юрашечки), проходило в роскоши.

Однако семейная жизнь Франца и Елизаветы была недолгой. Отец умер рано, в 1906 году в Ялте, когда сыну не исполнилось и трёх лет.

«Он умер от туберкулеза, – рассказывает приемная дочь Милляра Тамара Иванова, – а в то время эту болезнь лечить не умели».

Елизавета осталась одна с сыном. Кстати, Юра был всегда с ней на «вы».

«Он боялся что-то сделать не так, мама была для него большим ограничителем», – рассказывает Иванова.

Она была женщиной строгих правил, второй раз замуж не вышла и посвятила себя воспитанию сына. Но они не бедствовали, на жизнь семье де Мильё хватало. От отца – золотопромышленника – осталось приличное наследство. Кроме того, у семьи была большая квартира в Москве, две дачи в Подмосковье и в Геленджике.

Гувернантки-француженки обучали мальчика языкам, музыке, литературе. Юрочку возили в театр и в оперу. Он слушал Шаляпина, Нежданову, Собинова, других великих мастеров театра. Тетушки во время путешествий рисовали для мальчика открытки, на которых писали: «Милый Юрочка! Посылаю тебе карточку с изображением прекрасных зданий в Испании и надеюсь, что и ты будешь архитектором и построишь не хуже мавров».

А театр он полюбил благодаря своей тете, известной в то время театральной актрисы. И Жоржа с пяти лет потянуло на сцену. Он выступал перед родственниками в гостиной в московской квартире и на террасе подмосковной дачи. С удовольствием раскланивался под аплодисменты. А в семь лет он преобразился в Мефистофеля из «Фауста» – измазал себе лицо химическим карандашом. Однако Жорж был разочарован: родственники не испугались. Напротив, еле сдерживались от смеха. А гувернантки всплёскивали руками и говорили: «Господин Мефистофель, а вы нашего Юрочку не видели? Только что был тут».

«Он очень стеснялся, когда мама видела, как он играл спектакли. Она никогда ему не сказала «хорошо», она никогда не подбадривала его, – говорит Тамара Иванова. – Она просто говорила: «Не очень». Она его не подхваливала. А может, надо было?»

причина для удивления жениха».

зрелище, говорящее языком искусства».

«Революция отняла у нашей семьи деньги, квартиру, дачу и даже фамилию: из де Мильё я стал просто Милляром»

Беззаботное и счастливое детство Жоржа закончилось в 1914 году. В воздухе чувствовались предреволюционные волнения. Над богачами нависла угроза расправы и «экспроприации». Из революционной Москвы надо было бежать. И Георгий оказался у деда в Геленджике, где он провел пять лет. А вскоре в России случилась революция.

И у семьи де Мильё было отнято почти всё: деньги, московская квартира, дача. В 1917 году их шикарная квартира на Малой Бронной – весь четвертый этаж большого особняка – стала коммуналкой. И им – владельцам – выделили всего лишь комнату в 12 метров. Большевики дачу отобрали согласно декрету товарища Ленина. Юру с дедушкой и бабушкой переселили в дворницкую, а дом забрали под санаторий.

Так жестокая грубая жизнь вытолкнула Милляра из его сказочного детства во взрослую действительность. Из замка – в дворницкую… Но никаким декретом нельзя было лишить мальчика мечты о сказке…

Потом нависла другая угроза: а вдруг к Жоржу предъявят претензии по поводу его не «русской» фамилии? Обеспокоившись этим фактом, родственники Георгия предусмотрительно подправили ему фамилию. Так он превратился из де Мильё в просто Милляра.

В общем, к 17 годам Юра-Жорж мог только рисовать, лепить, музицировать и разговаривать на иностранных языках. Но он был таким хилым и беззащитным, что его сверстники с ним не дружили, не звали играть в футбол. По их мнению, он только годился быть членом агитационной бригады, делать из папье-маше картонные продукты питания и другие бесполезные предметы.

Потом, в течение всей своей жизни Георгий Францевич не рассказывал никому о своей жизни. Когда в анкетах надо было указать знание иностранных языков, он ставил прочерк, хотя свободно владел французским и немецким. Когда надо было указать семейное происхождение, писал: «Родился в семье жел. дор. служащих». А по-французски у него время от времени проскакивало, вспоминали коллеги. Воспитание с боннами и гувернантками не могло пройти даром. Многие, хорошо знавшие Милляра, называли его «породистым» человеком.

Кстати, свою родину, Францию, де Мильё-Милляр так никогда и не увидел. Однако до самой смерти актер повторял: «Произошла ошибка. Я родился в день не той революции…» Под «той революцией» он подразумевал День взятия Бастилии и только 14 июля считал настоящим праздником. Эту дату Георгий никогда «не пропускал» – отмечал. Однако не ненавидел Советскую Россию, не был диссидентом, не боролся с режимом. А уехать из страны ему даже в голову не приходило. Хотя такая возможность у него была.