Русский корсар - Skif300
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— За что их так?
— Мужей порезали, злыдни… — караульный подул на озябшие ладони.
Это ж надо, — удивился я. Какие мучения терпели эти несчастные, что пошли на такое. Желание освободить закопанных, задавил в зародыше. Холодно, если отойти не успели, то ждать недолго.
Направив коней на нужную улицу, я задумался.
Жестокий век. Жестокие сердца. Ну, да. Садист Ваня Грозный казнил, замучил почти четыре тысячи человек. Правители из грядущего… Там счёт уже на миллионы. Особенно, отличился один неудавшийся художник, дослужившийся до ефрейтора… Так, где правда? И нам ли судить этих дилетантов из прошлого? Учитывая порядок цифр погибших и замученных людей будущего из-за чьих-то идеологических и иных амбиций? Я думаю, ответа на этот вопрос нет, и не будет. Пусть решают потомки.
В ворота заехал с опаской, но вроде всё спокойно. Заведя коней в конюшню, снял седло и задал им корма. Прихватив мешок с личными накоплениями, решил припрятать на всякий пожарный. Внимание ещё с прошлого раза привлекло недостроенное кирпичное здание с подвалом. Зайдя в подвал, зажёг припасённый факел. Нашёл небольшую нишу в стене, зачем-то оставленную нерадивыми строителями. Спрятал туда своё богатство. Затем заложил валявшимися у входа кирпичами. На всякий случай кончиком ножа сверху процарапал жирный крест.
Вернувшись во двор — понял, что всякое везение когда-нибудь заканчивается. Ну что ж умирать, так с музыкой. Как там, у Владимира Семёновича?
В тот вечер я не пил, не пел -
Я на нее вовсю глядел…
Как смотрят дети, как смотрят дети…
Иду с дружком, гляжу — стоят,
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд —
Их было восемь.
Они стояли, мои бывшие коллеги из опричного царского войска — и ехидно улыбались. Их было восемь. Надо было прирезать этого Малюту, не взирая на последствия… Но, что это меняло? Душа предка вырвавшись на волю, радостно запела. Наконец-то, настоящее дело.
Резко рванув вперёд, я воткнул кончик клинка в первую жертву. Выхватив из его, враз ослабшей руки, саблю, широко улыбнулся. Вот теперь — повоюем. Я ж обоерукий.
Со мною — нож, решил я: что ж,
Меня так просто не возьмешь, —
Держитесь, гады! Держитесь, гады!
К чему задаром пропадать,
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда —
Так было надо.
И понеслось. На кого напали, недоумки? Выстроив врагов цепочкой, я гасил их одного за другим. Нечего было жрать заморские вина вместо тренировок. Пара минут — и против меня всего четверо. Только эффект неожиданности пропал — и за меня принялись всерьёз. Отбив — удар — финт — и ещё один враг упал с распоротым животом. Но, досталось и мне. Кровь сочилась из ран на правом бедре и левом плече. Ещё немного — и мне каюк.
Зафиксировав саблю одного из нападавших, пнул его в колено. Не нравится? Затем рукояткой оружия, зажатого в левой руке, ударил в висок. Добиваю супостата уколом в горло. Осталось трое. Из последних сил сделал длинный выпад вперёд. Минус ещё один. Осталось двое.
Сил не было, сказалась потеря крови — это конец. Противники, медленно заходили на меня с боков, стараясь не мешать друг другу. Нет, так просто не дамся. Бросив саблю из левой руки в лицо одного из оставшихся противников, я рванул ему навстречу. Тот замешкался. Этого мне хватило, чтобы рубануть его по голове моей правой. Всё — я пас. Устало опустив руки, молча наблюдал, как последний враг поднимает оружие, чтобы добить меня завершающим красивым ударом. Последнюю энергию я отдал, чтобы позорно не упасть на колени. Последнее, что запомнил, было блеснувшее над головой лезвие клинка.
Тело Захара Бокова, упавшее на заснеженную землю, уже не увидело, как в спину его торжествующего врага вошло старинное копьё, заставив опуститься руку с занесённым для удара оружием. Как напрягая все силы, невысокая девушка с рыжеватыми волосами тащила его тяжёлую тушку по направлению к такой же цвета лошади, запряженной в неказистые крестьянские сани.
За восемь бед — один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет, —
Я там валялся, я там валялся.
Врач резал вдоль и поперек,
Он мне сказал: «Держись, браток!»
Он мне сказал: «Держись, браток!» —
И я держался.
Глава 3
Пробуждение было тяжёлым. С трудом разлепив веки, попробовал оглядеться, но вокруг была только мутная серая пелена. Попытавшись протереть глаза левой рукой, почувствовал резкую боль в плече. С трудом сдержав стон, с упорством, достойным лучшего применения, попробовал проделать эту же операцию правой. Ничего не изменилось — серая муть никуда не исчезла. Ослеп что-ли? Эта мысль мне не понравилась, о подобном лучше не думать. Ха, думать. Мозги отказывались это делать: в голове был полный туман, в котором временами всплывали какие-то обрывочные мысли. В таком хаосе, я провёл несколько часов, возможно, в реале гораздо меньше, время в том полубессознательном состоянии, в котором находилась моё бренное тело, ощущалось совсем по-другому.
Наконец, в очередной раз, открыв глаза, с радостью отметил, что окружающая серость исчезла. В голове немного прояснилось, и до меня дошло — наступил рассвет. Ура! Гипотеза о потере зрения оказалась ложной. Ещё бы выяснить, где я? Задавать вопрос: кто я? — посчитал преждевременным, надеюсь память вскоре вернётся. Кряхтя, опираясь на правый локоть, слегка приподнялся, с целью осмотреть окружающее меня пространство.
Что, нахожусь внутри деревянного дома, сложенного из брёвен — понял сразу. Что дом старинный — тоже. Ибо, большая русская печь, занимающая чуть не четвёртую часть помещения, была сбита из глины — и не имела трубы. Курная изба, подумал я, топят по чёрному. Нормальных окон — не было. Их заменяли небольшие вырезанные в стене продолговатые дыры, в высоту венца. Дыры были затянуты мутной плёнкой: бычий пузырь? Широкие лавки у стен, на одной из которых находилось моё лежбище, были выстланы сеном вперемешку с соломой, сверху это убожество было прикрыто дерюгой — грубой тканью
