Разрушительная красота (сборник) - Евгения Михайлова

Коллектив оказался на самом деле классный. Все — индивидуальности, профессионалы, знающие себе цену, независимые, остроумные, хорошо образованные. Проблем сначала было всего две. Дистанция, которую все соблюдали по отношению к Лене, и это было, конечно, связано с тем, что ее устроил Михаил Михайлович. И характер заведующей отделом Татьяны — неглупой и тоже большого профессионала, но существующей на постоянном уровне кипения язвительности, ярости, неудовлетворенности и зависти ко всем. Впрочем, к Лене сначала она отнеслась как раз с неожиданной теплотой. Видно, уставать от себя стала. А сидели в кабинете они вдвоем. Такие смешные, как видится с расстояния, проблемы. С работой как раз все пошло нормально. Лена сразу начала делать свое дело, точно зная, что надо получить для материала и как написать.

Неожиданность появилась в кабинете на третий день. Крупный, очень высокий мужчина в отличном костюме стального цвета. Красивое лицо, приятный баритон… Он как будто шагнул в эту маленькую захолустную газету из кадра голливудского фильма о журналистах. Подошел к столу Татьяны, поговорил о какой-то заметке и, не глядя на Лену, вышел.

— Видела таких? — со смехом спросила у нее Татьяна.

— Нет, — ответила Лена. — Глаза никак не проморгаются. Облако в серебряных штанах. Это кто?

— Наш ответственный секретарь Владимир Сергеевич Рогачев. Ты его не видела, потому что он сидит в отдельном кабинете на первом этаже. Приехал из-за границы и устроился сюда, чтобы получить от газеты квартиру. Получил. Сейчас отбывает за нее срок. Потом опять уедет за границу. Ты имей в виду, на всякий случай, — у меня на него планы. Надеюсь успеть.

— Ты хочешь выйти за него замуж? — удивилась Лена.

— Дура ты, что ли, совсем? Какой замуж! Он не просто давно женат, он очень прочно женат.

— Ты не могла бы без нервов, Таня? Просто Джульетта и Анна Каренина хотели в идеале выйти замуж за объекты своей любви. У них не сложилось. А они мне очень симпатичны. Хотя камерный вариант могу понять и принять. Особенно если дело всего лишь в том, чтобы уложиться в срок.

— Слушай, ты злая, — удивленно произнесла Татьяна. — А явилась — Мальвина Мальвиной.

— Да нет, это физиологическая реакция на слово «дура». Ужалила в ответ, все прошло, — Лена улыбнулась.

…Коленка вновь утонула в пене. Лена быстро встала. Вспоминать — это очень тяжелая работа. Она отбирает силы и надежды на будущее. Нет, не отбирает… Она все убивает. С этим надо бороться. Потому что будущее Лены спит в детской комнате. Им нужно выжить, дожить до… До времени, когда под ногами Лены окажется что-то более надежное, чем палуба идущего на дно «Титаника».

Она встала перед зеркалом. Похожа ли она сейчас на Мальвину? Тогда, конечно, да. Ей было двадцать три года, у нее были длинные, рыжеватые волосы, от природы крупными волнами. Глаза, как положено Мальвинам, — большие и наивные. Яркая улыбка и острый язычок для отваживания огромного количества ухажеров. Реально огромного. Потому, наверное, так грустил Михаил Михайлович, когда забирал ее из редакции, чтобы отвезти в Москву. Он все видел. Но не сразу узнал, что ей никто-никто не нужен. Кроме… Когда узнал, ему стало гораздо грустнее.

Сейчас Лене двадцать девять. Она старается стричь волосы как можно короче, но нередко они по-прежнему ниже плеч, теперь лишь из-за отсутствия времени на парикмахерскую. Глаза не открыты так широко, как будто ей сейчас покажут самое лучшее кино, а рот всегда плотно сжат. Фотограф, который ее снимал для документов, сказал недавно:

— Девушка, кто так фотографируется? У вас зубы так сжаты, как будто пойдете с гранатой на врага.

— Такой ужас? — испугалась Лена.

— Ну, вот, разжали, губки приоткрыли, все получилось. Улыбайтесь.

Лена закуталась в халат, прошла бесшумно в детскую комнату с маленьким ночником в виде божьей коровки, поправила одеяльце, убрала осторожно крутой завиток с лобика, повлажневшего от какого-то жаркого сна, вдохнула сладкий запах. Это же поэма, роман, симфония, диссертация: «Как пахнут дети». Это успокаивает, тревожит и обязывает. Затем она прошла в свою, смежную спальню, двери между комнатами Лена давно сняла, чтобы быстрее добегать к ребенку. Легла в темноте, даже не зажигая настольной лампы на тумбочке. Задача — срочно уснуть. Если не получится срочно, может не получиться совсем.

…На следующий день после того, первого появления Володи в их с Татьяной кабинете он позвонил Лене на рабочий телефон:

— Это Рогачев, ответственный секретарь. Прошу спуститься ко мне. У меня замечания по вашему материалу.

Лена положила трубку и посмотрела на Таню:

— Меня вызывает Рогачев по материалу. Он что, может его вернуть? Ты же говорила, это стоит в номере.

— Ничего он не вернет. Скажи ему, что я хорошо прочитала, там все в порядке. По-моему, тут что-то не так, — Танины острые скулы выступили, зубы оскалились в злобной усмешке, только у нее так получалось. И еще она в моменты своих приступов негативных эмоций всегда ходила по кабинету. Тонкая, худая, прямая, вдруг начинала горбиться.

Лена сбежала со второго этажа на первый, вошла в кабинет ответственного секретаря, села на краешек стула перед его столом. Он кивнул ей, продолжая читать текст ее небольшого очерка о хорошей воспитательнице заводского детского сада. Всего лишь. Даже не критический материал.

— Елена, я должен подписать ваш материал в печать, но здесь нужно кое-что переделать. В двух местах. Посмотрите, пожалуйста.

— А что здесь не так? Фактические ошибки? Неграмотно?

— Нет ошибок и грамотно. Просто эти два абзаца нужно написать лучше.

— То есть? Лучше, чем я могу?

— Так, как вы можете. Очерк написан на одном дыхании, но два раза вы явно отвлеклись. Вас вообще часто отвлекают, как мне кажется. Надо сначала доделать работу в таких случаях. Эти два абзаца проваливаются в эмоциональном плане. А поскольку вещь вообще эмоциональная, то они и не несут смысловой нагрузки.

— Ну, и выкиньте их совсем. Какие проблемы?

— Я не хочу. У меня место как раз для такого объема. Не ломать же полосу и искать «затычку»? Короче, сделайте. Я отметил и переслал на ваш компьютер.

— Я запомнила.

Лена влетела в свой кабинет. Она, конечно, не любила критики, что, может, и плохо. Но это не критика: «Напишите лучше». По такому критерию можно было заставлять Маркеса переписывать «Сто лет одиночества». Потому что кому-то все время могло казаться, что можно лучше.

Таня остро взглянула на ее лицо, Лена объяснила, быстро села за компьютер, газету действительно он сейчас сдаст в печать.

— Да, слишком быстро и слишком странно, — изрекла Таня.

— О чем ты?

— Что-то тут не так. Он еще никогда не заставлял править меня и моих авторов. Да и никого вообще. Мы нормально пишем. Ты тоже. Здесь что-то не так.

— Ты повторила это четыре раза. Как минимум. Это для тебя нормально?

— Но ты понимаешь, о чем я, да?

— Я понимаю, что вы все очень странные. А ты — безумно озабоченная ко всему. Можно не мешать? Пришла в школу высоких мастеров слова…

Лена на волне раздражения сделала все, конечно, лучше. Сама это понимала. Вернула статью с правкой. Рогачев позвонил через две минуты.

— Можете еще спуститься?

— Что еще? — спросила Лена с порога.

— Все хорошо. Спасибо. Ну, зачем так злиться? Это газета. Лена, подойди и посмотри, как я поставил материал на полосе. За это время я изменил заголовок. Нравится?

Делал он свою работу, конечно, потрясающе. Заголовок был блестящий. Ее материал, без обличений, сенсаций, потрясающих фактов, был бы проходным. Им просто заткнули бы свободное место. А сейчас он смотрелся как самый главный. Лена перевела взгляд на лицо сидящего Владимира и внутренне ахнула. У сильного, крупного мужчины ресницы лежали просто на щеках. Она у женщин никогда не видела таких ресниц. Владимир спокойно сказал:

— Я освобожусь через час. Твой «повелитель» приезжает обычно к семи. Давай я тебя отвезу в Москву? Разнообразия ради.

— Не хочу реагировать даже на эти слова о «повелителе». Поехали. Какая вообще проблема? У меня ее нет. Мне нужно домой, я тоже освобожусь через час.

Когда они шли к его машине, на них смотрели глаза из всех окон редакции. В кабинете Тани светились просто два адских огня. А когда они уже отъезжали от редакции, подъехала машина Михаила Михайловича. Он тоже их увидел и не вышел. Просто пропустил и поехал в Москву другой дорогой.

Был аномально жаркий день конца апреля. Лена села рядом с Владимиром, она была в короткой юбке и уже без чулок, и когда пристегивала ремень безопасности, он смахнул, как муху, родинку с ее колена. Так много и так мало между ними произошло в тот день. А дальше… «Все смешалось в доме Облонских».

…Ночь пропала. Лена мысленно обругала и свои прозревшие глаза, и эту родинку, однозначно знак несчастливой судьбы. И знак такого горячего плена, без которого свобода равна смерти. Была бы равна, если бы не дитя, освященное божьей коровкой.