Ромео и Джульетта - Маттео Банделло

С этими словами монах показал Джульетте порошок, поведав ей о его чудесных свойствах и о том, что много раз он его испробовал и всегда порошок этот оказывал превосходное действие.

— Дочь моя, — сказал ей монах, — мой порошок столь чудодейственен и обладает столь необыкновенной силой, что без вреда ДЛЯ твоего здоровья он усыпит тебя, как я тебе уже говорил, и во время твоего безмятежного сна ни один врач, будь то Гален, Гиппократ, Мезуе[7] или Авиценна и весь сонм величайших медиков, Ныне существующих или живших когда-либо, увидя тебя и пощупать твой пульс, не смогут не признать тебя мертвой. Но когда ты проснешься в положенный час, ты встанешь такая же красивая и здоровая, как поутру встаешь с кровати. Ты выпьешь это снадобье, когда взойдет заря, и вскоре уснешь, а в час, когда все поднимаются, твои домочадцы, увидя, что ты еще спишь, захотят тебя разбудить и не смогут. Ты будешь без пульса и холодная как лед. Позовут врачей и родственников, и все будут, разумеется, считать тебя умершей, и к вечеру тебя положат в родовой склеп Капеллетти. Там ты будешь спокойно отдыхать всю ночь и следующий день. На вторую ночь я и Ромео придем за тобой, ибо я через посланца извещу его обо всем. Он тайком отвезет тебя в Мантую, и ты будешь скрываться там, покуда не наступит благословенный мир меж вашими семьями, и эта надежда дает мне силу добиваться его. Если ты не согласишься на мое предложение, тогда я не знаю, чем тебе еще можно помочь. Но слушай, как я уже сказал, ты должна все хранить в тайне, иначе ты повредишь и себе и мне.

Джульетта, которая ради своего Ромео готова была бы броситься в пылающий горн, а не то что лечь в склепе, полностью доверилась речам монаха, без всяких колебаний согласилась и так сказала ему:

— Падре, я сделаю все, что вы мне прикажете, и предаю себя Нишей воле. Не сомневайтесь, я никому не скажу ни слова и буду все хранить в строжайшей тайне.

Монах без промедления побежал в келью и принес Джульетте щепотку порошка, завернутого в клочок бумаги. Молодая женщина взяла порошок, положила его в один из своих карманов и принялась осыпать благодарностями фра Лоренцо. Монах же с Трудом мог поверить тому, что девочка сумеет проявить такую смелость и мужество и позволит себя запереть в гробнице среди Мертвецов, и сказал ей:

— Скажи, дитя мое, ты не боишься Тебальдо, который так недавно был убит и теперь лежит в склепе; он, вероятно, уже издает зловоние.

— Падре, — отвечала Джульетта, — не беспокойтесь, если бы мне даже пришлось пройти все адские муки, чтобы обрести Ромео, и не побоялась бы и геенны огненной.

— Да пребудет с тобой господь, — сказал монах. Джульетта, ликуя, вернулась к матери и по дороге из монастыря домой сказала ей:

— Мама, милая, верьте, что фра Лоренцо святой человек. Он так утешил меня своими ласковыми и святыми речами, что я почти избавилась от угнетающей меня тоски. Он мне прочел по поводу моего состояния самое благочестивое наставление, какое только можно себе представить.

Мадонна Джованна, видя дочь повеселевшей и услышав ее слова, страшно обрадовалась, что она утешилась и успокоилась, и сказала ей:

— Дочь моя дорогая, да благословит тебя бог! Я так рада, так рада тому, что у тебя веселей на душе! Мы обязаны столь многим нашему духовному отцу! Возблагодарим же его и поддержим нашей милостыней, ибо монастырь бедный, а он каждый день молит бога о нас. Вспоминай о нем почаще и посылай ему хорошие дары.

Мадонна Джованна полагала по притворно веселому виду Джульетты, что она действительно рассталась со своей прежней тоской. Она сказала об этом мужу, и оба, крайне довольные, перестали подозревать, что Джульетта в кого-то влюблена. Догадаться об истинной причине ее тоски они не могли, и им казалось, что этому виной смерть Тебальдо или еще какое-либо печальное событие. Родители считали Джульетту еще слишком юной и охотно, не будь задета их честь, года два-три держали бы ее при себе; но дело с графом зашло чересчур далеко, и отказ от того, что было уже твердо решено, мог вызвать большие разговоры.

Приближался назначенный день свадьбы, и для Джульетты приготовили пышные и богатые одежды и драгоценности. Поутру она встала веселой, смеялась и шутила, и часы казались ей годами, так хотелось ей поскорей выпить снотворный порошок. Пришла ночь, а на следующий день, в воскресенье, должно было состояться венчание. Джульетта, не говоря никому ни слова, приготовила стакан с водой и поставила его у изголовья своей кровати, так что кормилица ничего не заметила. Ночью она почти не сомкнула глаз, терзаемая противоречивыми мыслями. Когда забрезжил рассвет и ей надлежало выпить воду с порошком, внезапно представился ей Тебальдо с пронзенным шпагой горлом, истекающий кровью. Она подумала, что, быть может, ее похоронят рядом с ним, а вокруг гробницы будут лежать еще трупы и голые кости, и холод пронизал ее всю насквозь, по телу побежали мурашки, и, охваченная страхом, Джульетта задрожала как листочек на ветру. Она покрылась ледяным потом, ибо ей казалось, что мертвецы разорвут ее на тысячи мелких кусочков. Охваченная невероятным ужасом, она не знала, как ей поступить. Потом, собравшись с мыслями, она сказала себе:

— Горе мне! Что собираюсь я делать? Куда же положат меня? А вдруг я очнусь раньше, чем подоспеют падре и Ромео, что тогда будет со мной? Смогу ли я вынести то зловоние, что исходит от разложившегося трупа Тебальдо, когда я не могу терпеть ничтожного дурного запаха? А может быть, в гробнице гнездятся тысячи червей и змей, которые вызывают во мне страх и отвращение? И если я вся содрогаюсь при мысли об этом, то как же буду я терпеть, когда они будут кишеть вокруг меня и ко мне прикасаться? Разве я не слышала столько раз, что рассказывают о страшных вещах, происходящих ночью не только в гробницах, но и в церквах и на кладбищах?

Все эти опасения вызывали в ее воображении тысячу ужасных видений, и она почти решилась не принимать порошка и была готова выбросить его, но в ее лихорадочном мозгу снова и снова возникали самые противоречивые мысли: одни внушали ей принять порошок, другие рисовали бесконечное количество опасностей. В конце концов после долгой борьбы, побуждаемая горячей и пылкой любовью к Ромео, что в горе стала еще сильней, в пору, когда заря уже занималась на востоке, она одним глотком, отбросив все свои сомнения, выпила бестрепетно воду с порошком, потом легла и вскоре уснула.

Старая кормилица, спавшая с ней в комнате, хотя и знала, что Джульетта не спала всю ночь, однако не заметила, как та выпила снадобье. Встав поутру, она, как обычно, принялась за свою работу по дому. В час, когда Джульетта имела обыкновение просыпаться, старуха вошла в комнату и сказала:

— Вставай же, вставай, пора!

Открыв окно и видя, что Джульетта не двигается, словно и не собирается вставать, она подошла к ней и, расталкивая ее, снова громко сказала:

— Ну, соня ты эдакая, вставай же, вставай!

Но добрая старушка понапрасну тратила слова. Тогда она что было сил стала трясти Джульетту, щипать ее и теребить за нос; по все ее усилия ни к чему не приводили. Жизненные силы Джульетты были в таком оцепенении, что самые громкие и резкие звуки в мире, самый страшный гул и грохот не смогли бы ее разбудить. Бедная старуха, смертельно испуганная, видя, что Джульетта не подает никаких признаков жизни, твердо решила, что она умерла. Сверх всякой меры огорченная и опечаленная, она, плача навзрыд, бросилась к мадонне Джованне и, задыхаясь от горя, едва могла вымолвить:

— Мадонна, дочь ваша скончалась.

Мать опрометью побежала, заливаясь слезами, и нашла свою дочь в том состоянии, о котором вы уже знаете. Каково было горе матери и как она убивалась, говорить не приходится. Она горько рыдала, вознося к звездам свои громкие мольбы, которые могли бы тронуть камни и смягчить тигров, разъяренных потерей своих детенышей. Плач и вопли матери и старухи-кормилицы раздавались по всему дому: все сбежались на этот шум. Прибежал и отец и, увидев свою дочь холодной как лед, без всяких признаков жизни, помертвел от горя. Пошли разговоры, и мало-помалу весть о случившемся распространилась по всему городу. Собрались все родственники и друзья, и чем больше прибывало народу, тем громче становился плач. Послали за самыми знаменитыми врачами города, которые испробовали безуспешно тысячу всяких средств, но, узнав, что девушка в последнее время только и делала, что плакала и вздыхала, все сошлись на том мнении, что какое-то безмерное горе убило ее. От этого известия плач и стенания стали еще громче; все веронцы оплакивали столь внезапную и горькую смерть Джульетты. Больше всех убивалась мать, которая без конца лила слезы и не слушала ничьих утешений. Она трижды обняла и поцеловала дочку, бесчувственную и неподвижную, как мертвец, и печаль ее все увеличивалась, а рыдания становились все безудержнее. Собравшиеся вокруг женщины пытались, как могли, ее успокоить. Но она так предалась своему горю, что совсем обезумела, не слушая того, что ей говорили, и только плакала да время от времени пронзительно кричала и рвала на себе волосы. Мессер Антонио был опечален не менее жены, почем сдержаннее выражал он свое горе слезами, тем тяжелее оно ложилось на сердце; он, столь нежно любивший свою дочь, чувствовал невыразимую муку, но, как человек благоразумный, старался справиться с ней.